Доротея выпустила его руку и заревела, как корова. Старая, расплывшаяся, толстая.

Рехильде Дорн было девятнадцать лет, а Николаусу Миллеру сорок семь, когда он попросил ее руки.

Рехильда жила с теткой, Маргаритой Дорн. Тетка Маргарита зарабатывала на жизнь ткацким ремеслом. Девочку рано приставила к станку. Рука у тетки была тяжелая, кормила она плохо, а доброго слова от нее и вовсе не дождешься. Рехильде было все равно, лишь бы вырваться из неласкового и бедного дома.

Медник Миллер был человеком зажиточным. Невысок ростом, хром, с седыми волосами и ярко-синими глазами. Он был терпелив и добр с молодой женой. Красиво одевал ее, не бранил, взял в дом прислугу, чтобы избавить от тяжелой работы. И женщина постепенно расцветала.

А когда расцвела, заскучала.

Вернувшись в родной город, Бальтазар не забыл заглянуть и к старому Тенебриусу, принести ему медовых лепешек и ягод черной смородины. Доротея поворчала немного, но дорогу к старику показала. Бальтазар шел и дивился про себя тому, что древний дед, пугавший их, когда они были детьми, до сих пор еще жив.

У черного креста, воздвигнутого на обвалившейся Обжоре, замешкался, сотворил было краткую молитву, но и этой договорить не дали — откуда-то из кучи мусора выскочил безобразный старик в лохмотьях, заверещал, застучал ногами, начал визгливо браниться.

— Это я, Тенебриус, — сказал молодой человек и слегка поклонился. — Пришел навестить.

Старик замолчал посреди бранной фразы, прищурился, скривил рот в ухмылке.

— Никак сам Бальтазар Фихтеле пожаловал?

— Я.

— Входи, засранец.

Просеменил в сторону, показал лаз в нору, вырытую им в отвалах. Пригнув голову, Бальтазар вошел.

Лачуга старика была такой же неопрятной, причудливой и грязной, как он сам. Рота ландскнехтов вместе с их лошадьми и девками, не сумели бы так загадить помещение, как это удалось одному дряхлому старцу.

Бальтазар осторожно пристроил тощий зад на бочонок, служивший креслом, но старик согнал его:

— Пошел вон, щенок. Это мой стул.

Бальтазар уселся на полу.

— Что принес? — жадно полюбопытствовал Тенебриус.

— Лепешки.

— Давай.

И впился беззубыми деснами.

— Доротея готовила? — с набитым ртом поинтересовался старик.

Бальтазар кивнул. Тенебриус захихикал.

— Небось, ругала тебя, когда ко мне собрался. Говорила, поди, что незачем ко мне таскаться, а? Пугливая, богобоязненная Доротея. Помню, как допекал ты ее в детстве. Кроткий характер был у покойной Марты Фихтеле, драть тебя надо было побольше, сироту, тогда бы вырос человеком, а не говном. Зачем приперся?

— Тебя повидать, — сказал Бальтазар.

— Мало ты див видал, пока топтал землю?

— Мало, — честно признался Бальтазар. — Самым большим дивом ты остался, Тенебриус.

Тенебриус захихикал. Затрясся всем телом. И растрепанные серые волосы старика, свалявшиеся, как шерсть у барана, затряслись.

Отсмеявшись, велел:

— Пошарь-ка на полке, что над дверью. Возьми там плошку с вином.

Бальтазар встал. Старик прикрикнул:

— Голову-то пригни, каланча, потолок мне своротишь!

Бальтазар нащупал среди всевозможного хлама липкую на ощупь глиняную чашку. Взял в руки, поднес к носу, сморщился. Старик с любопытством наблюдал за ним, и когда Бальтазар перевел на него взгляд, распорядился:

— Выпей.

— Ты уверен, что не насрал в этот горшок? — спросил Бальтазар.

— Уверен, — огрызнулся дед.

— А я нет.

— Пока не выпьешь, разговору не будет.

Втихаря обмахнув рот крестом, Бальтазар проглотил содержимое кружки. Оказалось — плохонькое винцо, сильно отдающее пылью и плесенью. Обтер губы, обернулся к старику. Тот созерцал своего гостя, склонив голову набок.

— Хоть бы спросил сперва, что я тебе подсунул. Вдруг отравить надумал?

— Что ты мне подсунул, Тенебриус?

Старик откинул голову назад и захохотал, дергая кадыком на красной морщинистой шее.

— Много ты повидал, солдат, а ума не набрался. Ладно, скажу. То, что ты выпил, — лучшее средство для укрепления ума. Многократно опробованное на самых безнадежных болванах.

— Что за средство?

— Вино, настоенное на сапфирах.

— Откуда у тебя сапфиры, Тенебриус?

— Ты еще не городской судья, Бальтазар Фихтеле. Мало ли что у меня есть, все тебе скажи. Чем глупости спрашивать, спросил бы лучше главное — как действует сие зелье?