Куропаток я не увидел, зато обнаружил первый росток мать-и-мачехи заспанного, одетого в ворсистое платьице карапуза, такого же короткошеего, как Генрих Восьмой, король Английский.

Бёдвар Бьярки вышел поглядеть на свою озимую рожь. Он посетовал, до чего она тощая. Бьярки - не настоящее его имя, а прозвище, позаимствованное из школьной хрестоматии*. Само собой, рожь у него была на редкость густая, недаром она столько времени нежилась под снегом.

* Имеется в виду "Песнь о Бьярки", доблестном дружиннике конунга Хрольва Жердинки.

Бёдвар, между прочим, сказал, что паром на острове ожидают самое позднее завтра утром. А может, и раньше. Восточнее в проливе вовсю идет шуга, и несколько больших катеров уже благополучно пересекли его.

Я поспешил домой. Пигро, бедняга, до того разоспался, что едва соблаговолил высунуть свой породистый носище на солнышко. Теперь, казалось бы, самое время усесться и в тишине и покое обдумать свой замысел. Я даже успел затопить в классной комнате, где мне работается лучше всего. Но то, что я услыхал от Бёдвара, нарушило мой покой. Я позвонил на маяк. Помощник смотрителя сообщил мне, что сегодня паром попытается пройти к Дальнему острову. Если это удастся, то вечером или ночью он отправится к нам. Они потому так торопятся, что в порту и на островах скопилось много грузов.

Дело принимало не лучший оборот. Я был уверен, Олуф вернется с первым паромом. Наверняка он уже занял место в кают-компании и ждет отплытия.

Конечно, все это не было для меня неожиданностью. Но и к спокойствию не располагало. Чтобы как-то отвлечься, я позвонил Фредерику на Мыс.

– Я понимаю, что потревожил архизанятого человека. Но я только узнать, Ригмор сказала тебе про Кая? Вы действительно подвезете мальчика?

Да, милая Ригмор прожужжала ему об этом все уши, о чем разговор, он готов ехать хоть на край света. Но что он в один из первых же дней отправится на материк на машине, это она брякнула наобум. Если он и поедет, то уж во всяком случае не на машине, будь она неладна. Каждый раз, когда он хочет ее переправить, капитан поднимает невероятную бучу. В первые дни на пароме для машины просто не будет места.

– О, раб власти и золота!
– сказал я.
– У меня и в мыслях не было, чтобы ты вез мальчика на материк. Если ты подбросишь его к парому, это уже великое дело.

О чем разговор, он поедет хоть на край света, но причетник, видимо, не представляет, какая это обуза - иметь машину! Ему хорошо известно, все мы над ним потешаемся, потому что он завел на острове автомобиль. Кстати, сначала предполагалось, что он будет держать его в городе. Когда он осенью купил его, то радовался как ребенок, ей-Богу! Только с тех пор он успел с ним намыкаться! А знаю ли я, что сегодня с восьми утра он корпит над налоговыми декларациями, - у него не сходится, не хватает трех эре.

– Сочувствую, - ответил я. Из-за трех эре Фредерик способен так терзаться, будто это целый миллион.

– Теперь, когда я исповедался, - сказал он, - можешь передать, я отвезу мальчика в санаторий во вторник. Пока.

Трубку тотчас же взяла Ригмор, наверное, стояла рядом.

– У Фредерика маленькая заминка с тремя эре. Но я-то его знаю, в общем, приготовься к тому, что он выедет завтра утром. Если все будет в порядке. Мы отвезем мальчика с дорогой душой.

– Вы здорово нас выручите.

– Я люблю тебя, - сказала она.

– Я тебя тоже, - ответил я. А сам подумал: телефонистка небось уже навострила уши.

– Так ты придешь сегодня вечером?

– Нет, - сказал я.
– Я буду составлять топографическое описание Песчаного острова.

– Я звонила в трактир и говорила с Эльной. Она сегодня свободна после обеда, а вечером занята. Так что, к сожалению, прийти не сможет.

– Тем более исключено.

– Я люблю тебя, - повторила она.

– Взаимонежно, - ответил я.

– А что толку?

– А что может взрастить этот бесчувственный песок?

– Боже!
– вскричала она.
– У меня ж коврижки в духовке!

Я сел на велосипед и покатил к Песчаной горе. Хотя шел уже третий час, Анерс и Хансигне еще не отобедали. Я застал их с детьми на кухне. На засаленной столешнице перед каждым лежала кучка картофельной шелухи. Здесь было парко и смрадно. Худая, изможденная Хансигне бросила на меня испуганный взгляд. Она из тех женщин, у которых ни до чего толком не доходят руки - пока они не состарятся и не избавятся частично от бремени повседневных забот. Забот у нее много, а глаза страшатся. Я думаю, на склоне лет она похорошеет, расцветет как поздний, осенний цветок - так бывает со многими, чья жизнь соткана из беспокойства, опасений, страха не угодить окружающим. Сейчас она переживала из-за того, что у нее такой беспорядок и ей нечем меня угостить. Бородатый же Анерс преспокойно уминал картошку.

– Я насчет елей, - обратился я к нему, - ты не запамятовал?

– Приду завтра в семь утра и начну, - ответил он.

Вот так, мои чудесные ели. Сказанного не воротишь.

Потом я сообщил, что, скорее всего, завтра Кая смогут отвезти в санаторий.

– Я против, чтобы его подвозили мысовые, - заявил Анерс.
– Не желаю одалживаться. Раз мы платим в больничную кассу, за ним могут и приехать.

Хансигне переменилась в лице, точно ее ударило смерчем. Сперва она была исполнена смиренного восторга - Кая повезут в шикарном автомобиле! но после слов Анерса на молодом ее увядшем лице сразу обозначились боязливые морщинки, все до единой.