Много дней все шло по плану, а потом изменилась погода.

Появилась лишь легкая дымка, но и ее было достаточно, чтобы полностью связать нас. У нас не было никаких навигационных приборов, и мы полностью зависели от треугольника из слабо видимых звезд, обозначающего южный полюс неба. Нет звезд — нет движения.

Это как раз и оказалось той ситуацией, в которой я поняла, что хорошо подобрала людей. Когда две ночи спустя небо снова прояснилось, никто не выразил желания вернуться, хотя каждый был в состоянии сосчитать кувшины и прикинуть, на какое время хватит воды. Еще несколько дней безветрия — и возникла бы серьезная опасность умереть от жажды, так как земли нигде не было видно.

Я рассчитала, что за ночь мы преодолевали около двадцати пяти километров. Мы гребли все яростнее и сократили перерывы на отдых до пяти минут; кроме того, мы гребли час после восхода солнца, рискуя сбиться с курса.

Дни проходили в невеселом молчании. Кто не спал, убивал время ловлей рыбы тем самым способом, о котором я уже рассказала. Это был метод эскимосов, хотя мы сидели не у проруби: поднимешь руку с копьем и направляешь взгляд на точку прямо под поверхностью воды; как только рыба появляется в пределах досягаемости по ту сторону этой точки, бросаешь копье. Ни один эскимос не предавался этому занятию с большим вниманием; и ни один из них не бил рыбу не столько ради мяса, сколько ради воды.

За эти дни, проведенные в море, мы научились различать, какие виды рыб имеют достаточно сочное мясо, чтобы его можно было бы высосать, а каких из-за солоноватой крови, пропитывающей их ткани, следует избегать.

Вода распределялась очень строго, и такими маленькими порциями, что ее хватило бы даже в том случае, если бы каждая третья ночь была туманной.

Но, как оказалось, туманных ночей больше не было, и когда мы, наконец, увидели землю, воды оставалось еще почти на четыре дня. Мы преодолели искушение выпить все, празднуя показавшуюся землю; ведь сначала еще нужно было найти реку.

Я твердо запомнила карты и фотографии со спутников, но ландшафт в натуре выглядит совсем иначе, поэтому нам пришлось несколько часов грести вдоль берега, прежде чем я смогла определить, где мы находимся. Счастливым образом приметой оказался широкий ровный поток.

Прежде чем выбросить гразер и его энергетические заряды, мы воспользовались им, чтобы разжечь огонь. Когда плати путешествуют, они носят с собой тлеющие угли от костра прошедшей ночи, присыпанные пеплом в сосуде из толстых растительных волокон. Мы намеревались делать так же; это было намного лучше, чем каждый день тратить час и тереть друг о друга два куска сухого дерева.

Мы вытащили наши каноэ на берег и утащили их на несколько сотен метров вглубь суши, в кусты, где и оставили, предварительно замаскировав. Шанс, что мы спустя год снова будем здесь, был невелик, но это все же было лучше, чем оставить их на виду.

Мы прошли вглубь суши, пока в воде илистой реки не перестала ощущаться соль, и начали плескаться в реке, как школьники. Потом мы с Брендой разожгли костер, а остальные занялись поисками пищи.

Вблизи реки дичи было более чем достаточно, но мы оказались не слишком ловкими охотниками. Невозможно было идти бесшумно по жесткой, высотой до плеч траве. И так получилось, что больше всего повезло тем охотникам, что на цыпочках прокрались по склону берега. Они вернулись с пятью крупными змеями. Мы сняли с них кожу, выпотрошили и, наколов на палки, поджарили над костром.

После двух недель сырого, сочащегося кровью мяса жирное змеиное мясо показалось деликатесом, хотя у большинства из нас оно комом вставало в горле.

Мы приготовили постели из мягкой травы, и большая часть хорошо выспалась; ко мне, правда, это не относится. Комбинация забот и трудностей с пищеварением едва позволила мне заснуть. Я была достаточно бодрствующей, чтобы заметить, что многие парочки воспользовались возможностью удалиться от берега; я завидовала и мучилась от чувства отверженности. Я немного поиграла с идеей потребовать этого от кого-нибудь, но вместо этого просто ждала, чтобы кто-нибудь сам обратился ко мне, и это кончилось тем, что я полночи прислушивалась к сладострастному сопению остальных.

Теперь личное замечание; если этот зуб выживет, его перед публикацией записей нужно стереть. Оно касается Габриэля. Мы, женщины, в эти последние две недели имели достаточно возможностей видеть его обнаженное тело — что как пропорциями, так и оснащением было вполне привлекательным — и я полагаю, что женщины помоложе меня строили в его отношении куда дальше идущие планы, чем я. Поэтому я была несколько растеряна, когда он вдруг собрался на берег реки с мужчиной — со своим другом еще по Сельве Маркусом. Я тогда еще не знала, что их поколение на Сельве очень просто относится к таким делам; но и без того я должна была чувствовать себя в достаточной степени антропологом, чтобы быть объективнее в этом вопросе. Ведь я и сама не была совершенно свободной от моих собственных цивилизаторских проявлений моды; это касается также (может быть, даже в большей степени) и земных мужчин нашего общества. Как ученый, я могу понять факт, что гомосексуальность распространена повсюду и естественна, а меняется лишь ее оценка. Земля в настоящее время еще не совсем свободна от предубеждений к другим типам поведения; я решила предупредить утром каждого отдельно. (Оба они не исключительно гомосексуальны, как оказалось; в ту же ночь, только позднее, оба покидали свои ложа и уходили с женщинами; Габриэль даже по меньшей мере дважды.)

Перед тем, как улечься отдыхать, мы положили в костер два больших и относительно сухих бревна — и расположили их так, чтобы легкий ветерок раздувал огонь — и он весело горел всю ночь без всякого присмотра.

Это обстоятельство, вероятно, и спасло нам жизнь. Когда мы следующим утром покинули лагерь и отправились на юг, с подветренной стороны мы нашли сотни следов — отпечатков лап больших кошачьих. Какой же идиоткой я была, что не назначила никакой охраны! Остальные тоже хорошие бараны, так как не подумали об этом. Однотонные будни и суровое напряжение последних двух недель убаюкали нас; но теперь мы были будто наэлектризованы страхом. Мы внезапно поняли, что несмотря на все тренировки на выживаемость у нас все еще инстинкты городских жителей, а эти инстинкты были годны только для того, чтобы погубить нас.