Это был намек на ответственность за утаивание сведений. К сожалению, небезосновательный. Нортону стало любопытно, кто осведомляет Стоуна. Белый дом? Прокуратура? Полиция? Но в Вашингтоне никто не выдает своих источников информации. Святого в этом городе мало, но это свято.

– Может, я и совершал ошибки, – сказал Нортон. – Но действовал из лучших побуждений.

– Ну, конечно, – сказал Стоун, затянувшись сигаретой. – Пойми, Бен, я говорю как друг, которому небезразлично твое будущее. Само собой, я был бы неоткровенен, если бы сказал, что доволен этим поступком министерства юстиции.

– Жаль клиента, – сказал Нортон. – Он пострадал за чужую вину.

– Что ж, такое случается, – сказал Стоун. – Мы как-нибудь ему поможем. Главная моя забота о тебе, Бен. Я не хочу, чтобы пострадала твоя многообещающая карьера. Давай поговорим о ней. Мы ведь толком и не разговаривали после твоего возвращения из Парижа. Вот что, давай выпьем. Тебе шотландского?

Стоун подошел к шкафчику с бутылками и быстро смешал два коктейля; такое гостеприимство, насколько было известно Нортону, в истории фирмы не имело прецедентов. Нортон отнесся к нему с легким подозрением, но все же он решил выслушать Стоуна до конца. Может, и в самом деле он руководствовался личными мотивами. Может, и в самом деле губил свое будущее.

Стоун подал ему стакан и сел.

– Ну, Бен, давай заглянем в будущее, где тебя, несомненно, ожидает блестящая карьера. Какие цели ты ставишь перед собой?

Нортон расслабился, с наслаждением обдумывая вопрос. Заглядывать в будущее было приятно – чем дальше, тем приятнее.

– Хочу быть хорошим юристом, – сказал он. – А в последние годы и здесь, и в Капитолии меня все больше и больше интересовали отношения между правительством и корпорациями. Они далеко не просто юридические. В них есть политический, экономический и культурный аспекты, и они развиваются по мере того, как конгресс издает новые законы, а корпорации движутся к некой сверхгосударственной роли. Здесь требуется определенность. Между обеими сторонами должна существовать более тесная связь, а мы являемся посредниками. Здесь есть простор, извини меня, для юридической мудрости, которая служила бы обеим сторонам и общественным интересам.

Он умолк и пригубил виски. Подумал, что Уитни Стоун известен служением отнюдь не общественным интересам и вряд ли может понять, о чем идет речь.

– Хорошо сказано, – заметил Стоун. – И совершенно справедливо. Иногда мне кажется, Бен, что половину времени я трачу, объясняя политикам корпоративный склад мышления, а другую – объясняя политический склад ума своим друзьям из корпораций. Здесь необходима определенность. И мудрость. И еще, можно сказать, философское осмысление. Каковы истинные связи между общественным и частным секторами? Кто хозяин и кто слуга? Или здесь встреча равных? Это очень интересные вопросы.

– Да, – сказал Нортон. – А когда изо дня в день бьешься над текущими делами, на них нелегко сосредоточиться.

– Совершенно верно, – сказал Стоун. – Об этом я и хочу поговорить. Генри Уиллогби скоро уйдет. Он пока молчит, но здоровье его все ухудшается. Бедняга! Как тебе известно, он всегда был у нас философом, ну, а я обращал внимание на более практические дела. Но мне потребуется новый сотрудник, чтобы он подвергал анализу нашу корпоративную работу. Писал кое-что. Отчитывался перед соответствующими комиссиями конгресса. В сущности, мне нужен человек, способный стать признанным на всю страну знатоком всех аспектов в отношениях между корпорациями и правительством. И, само собой, чтобы вел те дела, которые сочтет наиболее интересными. Думаю, что для этой работы ты самый подходящий человек. Если, конечно, она тебя привлекает.

– Безусловно, привлекает, Уит. Я даже не знаю, что сказать.

– Тогда не говори ничего. Просто поразмысли над этим, а детали мы обговорим позже. Разумеется, важность твоей новой работы отразится и на размерах жалованья.

– Уит… Я очень благодарен.

– Меня восхищает честность, Бен. Я восхищен твоей откровенностью о разногласиях с Эдом Мерфи. И твоей преданностью этой женщине. Хочу только по-дружески напомнить тебе, что осторожность и сдержанность тоже могут быть добродетелями.

Нортон недоумевал. Разговор о Донне внезапно обернулся предложением блестящей работы. Хотел ли Стоун подкупить его? Или даже думать так – безумие? После недолгих колебаний подозрения Нортона снова взяли верх.

– Уит, но в другом деле, в вопросе о гибели Донны, я не могу дать никаких гарантий.

– И не нужно, – спокойно сказал Стоун. – Только я хочу предупредить тебя. Мне по секрету сообщили один факт. У меня, как ты, наверно, догадался, есть некоторые источники информации о ходе расследования этого убийства, и я получил достоверное известие, что скоро, возможно, через несколько дней, будет произведен арест. Говорю это лишь для того, чтобы удержать тебя от опрометчивых поступков.

– Кто будет арестован? Уитни Стоун вздохнул.

– Боюсь, это печальный конец печальной истории. Подозреваемый – ненормальный парень, на его счету целый ряд сексуальных преступлений, от подглядывании в окна до попытки изнасилования. Работает он продавцом винной лавки в Джорджтауне и продал мисс Хендрикс бутылку сливовицы в тот вечер, когда ее убили. Очевидно, он пошел за ней до самого дома и…

Стоун не закончил фразы. Но было ясно, что он имел в виду. Нортон безучастно уставился в пол. Значит, все кончено. Её убил какой-то псих, извращенец, его арестуют – и точка.