Тут, между прочим, голод проходит, разрухи разные, а мы хоть ты ну... Развязал я профессорский сурик, чужое добро мне не надо, развёл я красочку на постном масле и на профессорскую память всю деревню с заплатами, со ставнями и прочем яростно в сурик окрасил. Собрался деревенский совдеп и благодарность за печатью вывел.

А земли-то, я тебе говорил, ближние к Туркестану, а в Туркестане от трясений огромная масса городов под землю ушла. Так о них ничего и не слышно. Говорит мне баба:

– Поставь привозную машинку с часами, пущай трясенье мерит. Поп вон люстру хрустальную купил, как, грит, затрясёт, так люстра и закачатся. Поставь.

– Ладно.

Завёл я этот сюсьмограф, поставил от хлопот дальше в кладовую. Вся деревня валом-валит. Когда, мол, часы остановятся, землетрясенье увидим. А они кроют, никаких трясений, значит, не наблюдается. Постоят, постоят мужики, да и уйдут.

Баба ходит на радостях раскорякой.

Пианино там, ковры, али статуи у соседей, повыменяли из города,- это, конечно, и мы завели, а сюсьмограф не каждому дано иметь.

Послушает это машинку - сюсьмограф, вздохнёт и со всеми нежностями в губы меня расцелует.

– Их-и, Васинька, во-от жизнь-то...

Я, конечно, как мужского пола делегат, должен молчать, но, однако, глаза на побывку отводил к стене.

Ушла раз жена в гости, я в переднем углу сижу - вспомнился мне тут профессор Николаев, пожалел я ихнее дешевое пребывание, про фронт вспомнил, а здесь будто качнуло меня чуть-чуть, как будто чемодан немецкий ляпнул за плечью.

Ничего, в момент прошло.

Вижу, однако, в окно - сметенье человеческое бежит к избе, баба впереди, а за ней мужики и особой стороной поп.

– Не пожар ли?
– думаю.

Огляделся, понюхал - дыму не капнет.

Лупит баба моя в кладовушку, мужики за ней, слышу орёт:

– Омманул, паскуда, омманул.

Вбегает тут баба и, конечно, в бороду. Глаза норовит исцарапать и во всю щёку поврежденье мне.

– Что те трафило, мол...

А она на испуг орет:

– Омманул, потаскун. Говорил, землю затрясёт, измерит твоя машинка, ну... У попа чуть люстру не разбило. Мы-то, мамонька моя, бежим...

– Ах, ты разъязвите!
– пошёл я в кладовку, стоит мой сюсьмограф и хоть бы на один глаз. И часы, конечно, идут в порядке.

Треснул я тут со злости по скуле бабу, та в перину. Мужики все ковры грязью утоптали - рады, хозяин не доглядел. Паскуда - народ пошёл.

Ревёт баба в перине,- обидно хоть кому. Полдня ревёт, день,- а потом и совсем слегла. Канитель. Без бабы по хозяйству как. Пришла тут какая-то залежалая бабушка, шаперится. Не доглядели - забрался вечером в кладовку телёнок, попёр с полки кулёк с просом, грохнулся кулёк на сюсьмограф, теля тут же забилась - прибежали, парень, а там вонь да щепки.

Сожрёт, думаю, баба меня,

Запер кладовку на замок, положил продуктов в котомь, в город отправился. Жизнь тогда существовала на коммунию, еду под линейку чистили. Который, конечно, поумнее - мог, а несмышлёному развёрстка - могила. Я от германских нашествий и пуль уцелел, мне эти развёрстки что...

Ладно. Прихожу это в совдеп, спрашиваю справочное отделение. Провели меня к барышне, народ, вижу, мелок пошёл и на кожу сер. Може с голоду, може с заботы - дело ихнее. Объясняю барышне:

– Где тут найти насчёт сюсьмографов?

Эта, конечно, шпентель поставила на мой мандат, делегирует меня к другой барышне, та, конечно, шпентель,- и к третьей. И понесло меня, парень, как понос, по этим самым колидорам.

Носило, носило меня три дня, и опять к той же барышне, от которой начал. Поставила она мне шпентель и говорит:

– Сюды-то, мол, и сюды. Там вам пояснят.

А поясненье мне вышло через три дома, рядом почти. Как показали, так и пришёл.

Пихаю в двери, не поддается. Дернул из мочи - грохнули поленья каки-то. Вижу, старичок в шубе выходит. Щурится, а нос от холода льдом покрыт.

– Что угодно?
– спрашивает.

– Насчёт, мол, сюсьмографа. Не можете ль совет иметь?

Смотрю на нос-то его, на бровёшки, как быдто нарошно всё натыкано. Знакомо быдто.

– Профессор,- говорю,- их, да вить... их...

– Я,- говорит,- я Николаев. От голодного бедствия сюда бежал, думал лучше здесь...

Прошли мы в хибарку к нему. Со стен аж обои посодрал, пожёг, мебель тоже в отсутствии, а заместо стола - камень. Только в уголку соблюдаю под чехлом вроде музыкального граммофона.