Александр Яковлев
МУЖИК
Начались дни тяжелых переходов. Утром не знали, где будут в обед и где ночь сночуют. Города, люди, небо, полки, роты, перелески, обозы, мосты, пыль, храмы, выстрелы, орудия (или, как говорили солдаты, урудия), костры, крик, кровь, острый запах пота - все тучей изметнулось, давило мозг и казалось сном.
Голодали порой. Порой наедались до дурноты.
Пили воду прямо из ручьев: хороши они здесь, - ручьи-то, - светлые, как слезочка; с устатку пьешь - не напьешься.
Сражались мало, все больше ходили.
Солдаты к вечеру угрюмели от усталости, искали, на ком бы сорвать злобу.
– Попадись теперь австрияк, зубом бы заел!
Впрочем, это так, больше от истомы походной.
К утру отдохнут, подобреют, и опять шутки, смех, - на бронзовых лицах зубы словно огоньки мелькают.
– Пильщиков, а ну, расскажи, какой ты сон нынче видел?
И все, сколько их есть вокруг - вся полурота, - все посмотрели, улыбаючись, на Пилыцикова. А тот возился у костра - этакий здоровый, в зеленой рубашке без пояса, ворот расстегнут.
Возьмет сук в руку толщиной - р-раз!
– и сломает о колено и в огонь: нет ему больше удовольствия, как костры разводить.
– Ныне, братцы, я в Шиханах был. Будто по своему двору с сыном ходил. А он на меня смотрит этак бочком, глаз-то у него синий да большой такой... К чему бы это?
Пильщиков помолчал и, сделав свирепое лицо, дунул в косгор - искры столбом полетели.
– Беспременно опять получишь крест, - сказал насмешливо кто-то.
– Не. Такие сны я часто вижу. А когда крест получить, я будто женился...
– Хо-хо-хо! Вот он... От живой-то жены, да опять женился?
– Ей-богу. Я и сам удивился. "Я, говорю, женатый уж".
А мне говорят: "Не, ты еще раз женись. Одна жена хорошо, а две в беспример лучше".
– "Не водится, говорю, у нас так. Мне и одной довольно. Я человек расейский, не татарин какой". Упираюсь так... А они все свое. Так и женили. Утром проснулся - сам смеюсь, думаю, к чему бы это. А потом вдруг ротный бумагу: Пилыцикову крест. А, будь ты неладна. Так оно все занятно.
Солдаты зубоскалят. И ни усталости, ни злобы...
А труба уже сбор играет:
– Готовься!
И опять поход, новые места, опять дороги, города, орудия, пыль, крики, выстрелы - усталость.
А Пильщиков... ему что, кряжу, делается. Он этакий ровный всегда, хозяйственный, ходит, пытливо посматривая по сторонам, на рощицы, на сады, на домики и нет-нет да свое любимое словцо протянет:
– Заня-ятно!..
Протянет вслух и ни к кому не обращаясь.
Или вдруг заговорит о том, что на душе у него, и нимало не заботясь, слушают его или нет.
– И вот, братцы, чуда какая. Гляди, и церкви наши, и народ по обличаю наш, только говорят, как в рот каши набрали - не поймешь сразу. Особливо церкви. Намедни я зашел в одну, все крестятся по-нашему, иконы наши, бог Салавоф в кунполе нарисован - наш, - этакий же седой да бородатый. "Иже херувима" и та наша. А вот воюем... Чудно!
И умолкал. Серыми пытливыми глазами смотрел кругом, задумывался, круто заквашенный, неповоротливый.
– Заня-ятно!
Раз отряд шел целый день, преследуя уходящего врага.
Враг, или, как говорят солдаты, "он", был где-то рядом. Еще не успевали дотлеть костры, зажженные им, еще четко виднелись в дорожной пыли следы кованых сапог, и чудилось порой, что в воздухе носится запах гари и пота, ост_авленный австрийцами.
– Вот-вот "он"
К вечеру стало известно, что "он" остановился, может быть готовый завтра дать бой.
И, как вода в запруде, стали собираться роты и полки и стеною растекаться по фронту.
Рота, где был Пильщиков, расположилась подле леска, огороженного деревянным забором с каменными белыми столбами. В стороне была чистенькая изба с высоким коньком - там поместился сам ротный. Усталые солдаты, радуясь отдыху, живо притащили соломы, сучьев из леса - на разжигу ломали забор, - зажгли огни. Где-то недалеко, вот будто за этим лесом, слышались выстрелы, но они были привычны, как писк комара для лесника, и никто не думал о них.
Пильщиков разогревал в котелке кашу.
В темнеющем молчаливом воздухе потянуло дымом, и четко слышался треск сучьев в рощице, куда солдаты ходили за дровами.
Над дальним лесом догорала зеленоватая заря, и небо было темно-бирюзовое, и на нем уже загорались робкие звезды. Только солдаты поужинали, вдруг из избы толстоусый фельдфебель, тот самый, которого в полку втихомолку звали сазаном:
– Ребята, кто нынче в разведку?
Так и обомлели все.
Вот тебе и отдых. Это после таких-то переходов идти в разведку? Избави, господи! Ноги же у всех подламываются.