– Во дает! В-вжить!
– резанул рукой Андрей.
– Гляди, дед!

Смотрю, стая гусей словно подрезала крылом макушку горы: заходит на разворот, треугольник вытянулся в одну линию, прочертил склон горы, и одним концом "веревка", казалось, черкнула кромку леса. Еще минута - и птиц не стало. Пока мы с Андрейкой крутили головами, уже откуда-то сзади донесся скрип немазаной телеги. Это стая уходила. У меня вспотели ладони.

– Заметили.

– Не надо было вертеться, дед, - вздыхает пацан.

Резонно. Снег у стенки скрадка будто пеплом присыпан. Покопался, достаю: на тоненькой зеленой ножке мышиного цвета кисточка - как почка вербы. Интересное растение - весной под снегом оживает. Это самая вкусная еда для гусей.

Однажды мы поймали молодого гуся-подранка. Чего только ему не предлагали - и крупу, и клей, даже макароны, - не брал гусь. А только показали эту кисточку, сразу клюнул.

Если вам летом вдруг доведется увидеть в тундре среди зелени и цветов поле снега, знайте - это цветет кисточка. Я тоже поначалу думал - снег. Бывало: смотрю-смотрю и припаду, как к парному молоку, и обдаст запахом чуть прелого сена.

А вообще в тундре цветы яркие, сочные, но почти не пахнут.

Помню, у нашего зимовья рос пышный куст цветов, похожих на незабудки, только уж очень синие и крупные. Выхожу однажды утром: солнечный морозный воздух дрожит, будто не цветы, а синьку выплеснули на изморозь. Я к кусту, там разноцветные птички копошатся, величиной с наперсток, - впервые видел таких. Прихватило морозом, и взлететь не могут. Собрал я этих птичек в котелок, словно ореховую скорлупу, занес в избушку, вытряхнул на пол. Оттаяли, фир, ф-фыр - застрекотали крылышками, свист такой, гвалт. Открыл двери. Смотрю, а они, как дымок, тают в небе... Цветы тоже вроде приподнимаются вслед стайке. И такие яркие, просто не верится, нагнусь не пахнут, как неживые. Обидно.

Андрей дергает меня за штанину.

– Уснул? Смотри.

На стенке пичуга, рукой дотянуться можно, сидит - "ке-ке-ке". Мы не шевелимся.

Вдруг: "кя-кре-ке-ке-ке!" - как заорет, даже напугала. Куропач, крылья растопырил, в одном метре затормозил, тоже удивился - откуда, мол, такие взялись?

А пичуга все: "Ке-ке-ке!" - хохочет.

И снег все ярче разгорается. А нам ничего, в защите терпимо. Только и всего заботы: добавлять в стенки снежных кирпичей да подправлять профили. Уже по закрайкам озера заколыхалась прошлогодняя, пожухлая, выполосканная на ветру трава. Ветер сильнее - куда там солнце!
– подъедает снег.

Вот и гагары прилетели и зашлепали по воде. Не могут с ходу взлететь, потому что ноги у самого хвоста, но зато орут - прямо душу выворачивают.

– Орет, как корова, - говорит Андрей.

– А ты видел корову?
– спрашиваю.

– Нет. Но она же орет.

– А может, как олень?

– Не-е. Олень не орет, олень - не корова. Это ревушка-коровушка.

– Смотри, кусты, как рога, мхом обросли.

– Это они в перчатках. Чтобы пальцы не замерзли? Здорово. А что эти гагары? Будто их давят. Скажи, дед.

– Свадьба у них.

– Пойдем посмотрим?

Подбираемся по-пластунски к самой воде.

Мы в халатах, и птицы нас не замечают, знай гоняют друг за другом только брызги летят. Дерутся, снуют по талику, вытянув над водой шеи, даже видно, как гребут красные лапы-весла. Мы притаились за кочкой.

– Давай вспугнем, - шепчет Андрей.

Вскакиваем, но гагары мгновенно бульк в воду и долго-долго не показываются. Мы уже беспокоимся.

– Вылупились, вон они!
– кричит Андрей.

Как ни в чем не бывало, плавают себе длинношеие около другого берега. Возвращаемся в скрадок.

– Ну и гагары-сигары!

– А куропач тогда - трубач, - рифмует Андрей.

– Пичуга - мальчуга, мышка - парнишка - мальчишка.

– Давай, дед, оставим парнишкой.

– Кулик - жулик, - говорю я.

– Не бывает. Кулик - циркулик, видишь, он на циркуле стоит. Как у бригадира циркуль.

– Похоже, но нескладно.

– Кулик - циркулик, зато правда.

– Утка - матушка.

– Утак - мастак, не просто так...

– Крякуха - порхуха...

– Порхуха - стряпуха...

– Давай обед стряпать?

– Вот это дело сказал!

Обедать теперь домой не ходим, еду с собой берем. В хижине спим да собак кормим. Они на привязи. Поначалу Голец выл, теперь привык. Но нет-нет да завоет так протяжно, тоненько, будто из него воздух выпускают.

Затишье, даже трава не шелохнется, только рыба или лемминг, короткохвостая мышь тундровая, нет-нет да всплеснет, булькнет в разливе.