Шрифт:
Вообще-то ничего не случилось; просто Ты мне пишешь, но кто знает, что это значит. Надо ли это понимать только так, что открытка эта, которую ты должна была написать, далась Тебе легче, тогда как последние письма Ты вообще писать почти не могла? Только так? Нет, наверно, это все-таки не совсем так, не может быть совсем так. Но, как бы там ни было, Ф., не отдергивай теперь руку, которую Ты, хоть и слабо, хоть и неуверенно, но все же мне протянула. Оставь же ее мне, раз уж Ты мне ее дала.
Но мне опять вспомнилось Твое последнее письмо и этот «перевес». Дозволительно ли мне после этого обращать к Тебе такие просьбы и пытаться из Твоей нынешней жизни, в которой Тебе хорошо, разумеется, относительно хорошо (в этом, похоже, я Тебя все-таки убедил или, скорее, отнял у Тебя убежденность в обратном), привлекать Твои взоры к своей персоне. Но и об этом сейчас говорить не время.
Сейчас только для одного время: просить Тебя, Ф., не погружаться снова в немоту, из-за которой здесь, в Праге (в моем представлении Берлин и правда нависает над Прагой, как небо над землей), впадаешь в отчаяние от неизвестности, места себе не находишь, ничего вокруг не видишь, не слышишь и без конца играешь с одними и теми же мыслями, говорить о которых сейчас тоже не время. Об одном только этом я Тебя прошу, ни о чем больше. Скажи мне откровенно все, что Ты думаешь, и я Тебе так же откровенно отвечу. О том, что я думаю, мне Тебе говорить ни к чему, все хорошее Ты и так знаешь.
Франц.
13.03.1914
Ты несчастна, Ф., [90] а я надоедаю Тебе в Твоем несчастье. Такая уж у меня участь, это мое несчастье. Счастьем моим было бы стать Тебе утешением, пусть хоть маленьким. Но я Тебе не утешение. Мое чувство к Тебе, с одной стороны, и несчастье у Тебя в семье, с другой стороны, Ты держишь в руках порознь, словно две совершенно разные вещи, первая куда менее важная. Если Ты так делаешь, значит, так оно и есть или, по крайней мере, так оно по всем приметам выглядит, изрекать что-либо определенное в этом смысле я не хочу, это уж Твое дело, Ф.
90
Несчастья Фелиции на сей раз были связаны с ее братом: вскоре после помолвки с богатой невестой Ферри исхитрился не только наделать баснословных долгов, но и обворовать своего будущего тестя. Дело чудом не дошло до суда, он был с позором уволен и, не имея никаких видов на будущее в Европе, вынужден был эмигрировать в Америку. И билет на корабль, и стартовый капитал, пожертвовав своим приданым, ему предоставила самоотверженная сестра Фелиция, – надо полагать, именно это было решающей причиной отказа, которым она ответила на новое свадебное предложение Кафки. По счастью, в Америке Ферри действительно удалось встать на ноги, завести собственное дело, а потом и семью. В 1927 году он, уже преуспевающий предприниматель, приезжал в Берлин навестить свою престарелую мать.
Не знаю, сколько раз я читал оба Твоих письма. Есть в них и хорошее, верно, но много и печального, а по большей части это смесь, ни хорошая, ни печальная. Твоя сегодняшняя телеграмма делает все еще мрачней, или, заимствуя Твое слово, без которого мне сейчас не обойтись: горше. С моей стороны, конечно, было не особенно умно и, возможно, не Бог весть как деликатно просить Тебя приехать в Дрезден [91] завтра, в первые же дни после несчастья, когда Ты должна быть подле родителей, поддерживать их. Если это оплошность, то пять слов Твоей телеграммы были за нее достаточной карой. Но, возможно, это не столько оплошность, сколько, скорее, неумение отделить несчастье Твоей семьи от меня, как это сделала Ты.
91
Кафка предлагал Фелиции встретиться в Дрездене, на полпути между Берлином и Прагой, на что Фелиция ответила телеграммой: «приезд Дрезден невозможен привет фелиция»
Оставим это, Ф., но что теперь будет дальше? Ни в коем случае, Ф., ни в коем случае Ты не смеешь отбрасывать меня назад в ту неуверенность и неопределенность, из которых я благодаря вчерашним письмам хоть на шаг, но выкарабкался. Этого Ты ни в коем случае не сделаешь, туда, обратно вниз, я ни за что не вернусь, лучше уж самым дорогим пожертвую и со всем остальным сбегу прочь куда глаза глядят. Если же мы хотим продвинуться вперед, тогда нам следует поговорить друг с другом, Ты ведь тоже наверняка так считаешь, Ф., не так ли? И нет никаких сомнений, что без помех, лучше, легче, обстоятельней всего поговорить можно в Дрездене. Ты сама в последний раз в Берлине между делом это предложила, да и прежде не раз упоминала. Серьезных препятствий к тому нет, хочешь, встретимся в следующее воскресенье? Ты в последнее время не могла мне писать, для Тебя и сейчас это мучительно, я отчасти Тебя понимаю, однако это ведь лишь еще один довод в пользу встречи. Но пожалуйста, Фелиция, не откладывай ее дольше, чем до следующего воскресенья! Представь, что я тот незнакомец, который лишь однажды видел Тебя в Праге и просит Тебя об одолжении, о пустяке, без которого ему никак невозможно. Ты ему не откажешь! Да что за глупые речи! Ты и без того прекрасно осознаешь необходимость нашей встречи. Если же не осознаешь, если можешь предложить что-то, по Твоему мнению, лучшее – тогда скажи, я покорюсь, лишь бы это был выход из нынешнего состояния; мне все годится, лишь бы этот выход найти и осилить. Я мог бы приехать и в Берлин, но – помимо того, что в Берлине нам наверняка было бы не так хорошо, как в Дрездене, – я боюсь приезжать в Берлин до тех пор, пока между нами не все ясно, боюсь одного вида первых предместий, боюсь перрона, где я, ища Тебя взглядом, чуть шею себе не свернул, боюсь вокзального портала, возле которого я глазел на подъезжающие автомобили, – да я всего там боюсь! Только не сейчас! Приезжай в Дрезден! Подари мне такое счастье – страдать от Твоего страдания, вместо того чтобы вечно страдать от своего собственного.
Франц.
18.03.1914
Сейчас 9 вечера. Телеграфный ответ на мою сегодняшнюю телеграмму, отправь Ты его сразу же пополудни, при нормальных обстоятельствах уже должен был прийти. Не знаю, дома Ты сейчас или на службе, Ты и единым словом меня не удостаиваешь. Домой я телеграфировать не хотел, чтобы не пугать Твоих родителей, но ничего иного мне теперь не остается. Я вынужден искать Тебя повсюду, это мой долг перед собой, а быть может, даже и перед Тобой. Ты бы и сама это поняла, Ф., будь с Твоей стороны охота меня понимать! Я сегодня Тебе телеграфировал: «Если Ты не приедешь в Дрезден, я в субботу приеду в Берлин. Согласна ли Ты с этим? Придешь ли на вокзал?»
Такая вот телеграмма. Я ее здесь повторил и в той или иной форме никогда повторять не перестану.
Франц.
Март
Карлу и Анне Бауэр [92]
19.03.1914
Многоуважаемый господин Бауэр, высокочтимая милостивая госпожа!
Если из невыносимости своего нынешнего положения я прошу Вас об услуге, то, разумеется, не мыслю эти строки как отклик на Ваше последнее, столь сердечное письмо, невежливо, на первый взгляд, самым вопиющим образом невежливо оставленное мною без ответа. Объяснять мою неучтивость сейчас не время, да и не знаю, смею ли я. Но если Вы хотя бы тогда считали меня не вполне недостойным Фелиции, вправе ли я сегодня черпать из этого надежду на исполнение моей просьбы об известии, о самой краткой весточке относительно Ф. и ее самочувствия?
92
Родителям Фелиции.
В субботу я в последний раз получил известие от Фелиции. С тех пор я послал на службу и домой четыре письма и телеграмму, ни на что не получив ответа. Наша корреспонденция последнего времени не могла дать к такому молчанию ни малейшего повода, напротив, все предыдущее скорее само собой подразумевало необходимость ответов. Из чего я могу только заключить, тревожась из-за этого денно и нощно, что Ф. больна или что с ней после той субботы стряслось еще что-нибудь нехорошее.
Если опасения эти и вправду обоснованы и если Вы вообще сочтете нужным исполнить мою просьбу, то от всего сердца прошу, телеграфируйте мне хоть несколько слов. С завтрашнего утра ничего иного делать не буду, кроме как ждать известий, хотя делать что-либо иное я и так давно не способен.