— Дальше-то? Генерал-полковника Чурбанова перевели в СИЗО, где он и прокантовался до девяносто третьего года, пока Ельцин его не помиловал… Работал — истопником… Вот и все, пожалуй… вот и все.

Обнорский понимал, что многого кум ему не рассказал. Что-то скрыл, что-то подретушировал… Да и рассказывал-то, видно, не просто так, а с известным умыслом, как бы предупреждая: писать о зоне необходимо с умом, с чувством ответственности. Неосторожное слово, произнесенное на воле, может вызвать раздражение. А на зоне — взрыв. Кум улыбнулся, сказал:

— Да ладно… что теперь вам эти лагерные истории? Поди, захотите все это забыть поскорее?

— Нет, Валерий Василич, не захочу. Это моя жизнь и забывать ее я не хочу, да и не имею прав…

— Слава Богу, коли так. Я тоже считаю, что человек не имеет права забывать. — Кум побарабанил пальцами по столешнице. — Ну так что, Андрей Викторович, хотите нас покинуть прямо сейчас? Я могу вас запросто устроить в гостиницу без всяких документов… Бесплатно. У меня есть такая возможность. Переночуете на воле, а утром все оформим.

— Спасибо, — ответил журналист, — но я бы хотел с друзьями попрощаться. А уж завтра…

— Ну, воля ваша.

Слегка нетрезвого (да еще и вооруженного самурайским мечом) Обнорского кум лично сопроводил в отряд. Стоял очень теплый майский вечер, тринадцатая зона готовилась к отбою. На вахте Обнорского встретил Зверев. Он якобы курил и трепался с вахтером, но на самом деле ждал Андрея. Вахтер с интересом уставился на кума, который попрощался с Обнорским за руку. С интересом втянул носом воздух, когда журналист подошел к Звереву. Хотел что-то сказать, но не сказал ничего.

— Ну? — спросил Сашка.

— Вот, — выдохнул Андрей густой коньячный запах и протянул Сашке постановление. Зверев быстро прочитал, посмотрел на Обнорского блестящими глазами. Потом прочитал еще раз и обнял Андрея за плечи.

— С кумом, значит, пьешь, собака? — шепнул он в ухо. — А с завхозом слабо нажраться по такому случаю?

— Не слабо, — шепнул в ответ журналист, вооруженный справкой и самурайским мечом. Зверев и Обнорский направились в отряд. Вахтер проводил их подозрительным взглядом, почесал в затылке.

— Не слабо, Саша, — шепнул Обнорский. — Нажремся в три звезды!

Пили они очень мало — символически — по глотку. Больше разговаривали.

— Вот так, Саня, — сказал Обнорский, — уже через два-три дня я смогу начать проверку того, при каких обстоятельствах господин Медынцев получил в подарок тот порноальбомчик. И главное — от кого?

— Из Торонто будешь проверку проводить? — спросил Зверев.

— Какое на хрен Торонто? Очнись, Саня… Я еду в Питер, домой.

— Ты уверен? — сказал Сашка, поигрывая самурайским мечом.

— Да, — ответил Андрей твердо, — уверен.

— А я нет.

— Почему же?

— А потому что дамочка вложила за тебя свои миллионы… Фактически она тебя купила. И теперь захочет получить свою собственность на блюдечке с голубой каемочкой, да еще и перевязанной лентой с бантиком. С доставкой на дом, в город-герой Торонто.

— Брось, Саша… Катя купила не меня, а свободу для меня. И она совсем не тот человек, чтобы выставлять какие-то требования. Ты же ее не знаешь.

Зверев плеснул в кружки немного водки, показал глазами: давай.

— Давай, — кивнул Обнорский. — За что?

— А все за то же: конец срока неизбежен, как социалистическая революция трудящихся.

Обнорский усмехнулся: час назад тот же тост произнес подполковник Петров. Только про революцию он ничего не сказал… выпили.

— Так что, Саша, скоро я буду дома… День-другой отдохну — и за работу. Давай-ка обсудим наши первоочередные шаги.

— Давай обсудим, — согласился Зверев. — Хотя я думаю, что твои друзья на воле ждут тебя с большим нетерпением и уже начинают готовить твой отъезд в Забугорию… к израильско-шведско-канадской тетушке, которая выкупает русских журналистов и сидит на мешке с баксами.

— Шестьдесят миллионов в один мешок не сложишь…

— Это точно, не сложишь…

— Ладно, опер, не пыли. Давай-ка лучше поговорим о деле.

— Давай, инвестигейтор, — сказал Зверев, отодвинул в сторону водку и закуску, положил на стол лист бумаги. — Смотри и запоминай.

Около полутора часов бывший опер Александр Зверев инструктировал журналиста Андрея Обнорского. Работалось им легко: Зверев толково излагал, а Обнорский быстро схватывал, вычленяя суть. На свободе, в Питере, ему предстояло заняться тем, что на официальном языке называется оперативно-розыскной деятельностью. Добавим: незаконной. После того как предполагаемые детали (только предполагаемые, наверняка в таких случаях сказать ничего нельзя) были обговорены, Обнорский выучил наизусть два контактных телефона… В случае необходимости он мог бы обратиться за помощью по этим номерам.