– Все в порядке. Прописали кучу всяких таблеток плюс домашний режим.

У меня все есть. Отдохну, подлечусь, а в субботу сам заеду. Как у тебя с субботой?

– Может быть, мне все-таки прийти?
– настаивала Зоя.

– Нет, Монроз, не надо, - мягко, но достаточно решительно ответил Панаев.
– Я пока один побуду, настроение не то. Не обижайся. Так что с субботой?

– Ну смотри, - сухо сказала Зоя.
– А с субботой все то же. По графику - встреча с Панаевым.

Что-то не так было у них с Зоей, что-то немножко искусственное, чуточку вымученное, с легким изъяном, с налетом прожитого и пережитого, совсем разного у каждого из них. И оба они это хорошо понимали.

Он отыскал в комнате конверт, ручку, вырвал лист из тетради, сел к столу и задумался.

За окном грелись на солнце здания. На балконах, как всегда, висело белье. Он отрешенно смотрел на соседнюю пятиэтажную коробку - обыкновенную, серую, крупнопанельную, с замазанными чем-то синим стыками - и вдруг понял, что перед ним возвышается абсолютно черная стена, квадратом впечатанная в желтоватое неяркое небо.

Это было Место Странных Игр. Чуть дальше переплетались, сливаясь, поглощая друг друга, вырастая, скручиваясь спиралями, свиваясь петлями, комкая, сдавливая пространство, растекаясь по воздуху, ныряя под землю и ввинчиваясь в желтизну, плавно струились над белой дорогой внешние обманчивые очертания Зала Многомерных Отражений. Рядом вгрызались в пространство переливающиеся злые углы Забытого Поля, монотонно качались гигантские серые тени опустевших Детских Причуд, дорога шла в гору, словно возносясь на невидимых крыльях к безбрежью площади, к узорам, оставленным теми, кто жил намного раньше под этим неярким небом, кто строил Великий Мир.

Торжественно высился, плыл, извивался, врывался в пространство нерушимый город, один из многих, созданных навсегда. Он слит, сплетен воедино с миллионом жизней, и неразрывна эта связь, она - залог бессмертия, вечного потока жизни, бросившей когда-то вызов пустоте и унынию бесстрастной холодной Вселенной. Вот рядом, стоит только пройти сто шагов по одной из дорожек, Место Странных Игр, вот выходят оттуда довольные и беззаботные...

Резкий звук пронесся над городом, сминая желтое небо, стирая углы и полукружия, растворяя шары, гася мягкий свет плоскостей. Панаев отодвинул чистый тетрадный лист, недоуменно поднес к лицу зажатую в кулаке ручку, бросил на стол и пошел открывать дверь. Головокружение прошло, зато ноги двигались с трудом, словно он брел по пояс в воде.

Он расписался за телеграмму ("Срочная", - буркнул почтаальон), прислонился к стене в прихожей, не решаясь прочесть слова на полосках бумаги, косо наклеенных на серый бланк. Сердце то колотилось,то замирало. В его жизни была всего лишь одна срочная телеграмма. "Приезжай. Мне очень плохо без тебя. Таня". И он примчался, бросив дела и подавив своим неудержимым напором авиационного начальника отдела пассажирских перевозок. Давно это случилось. Потом ей было очень плохо с ним. Им обоим было плохо.

"Мама... Мама", - стучало в висках в такт биению сердца. Видно, не зря накатило что-то в парке...

Он медленно прочитал прыгающие буквы. Потом еще раз. В изнеможении сел прямо на стоящие у двери кроссовки и уткнулся лбом в колени.

"Витя, что с тобой? Заболел? Я приеду. Мама".

Он представил, как мама торопится на почту, как пишет на бланке, и перо рвет бумагу, и сонная ленивая Зина, шевеля губами, перечитывает слова и щелкает счетами, и мама суетливо вытряхивает деньги из кошелька... Телеграмма отправлена почти сразу же после того, как он вышел из парка, значит...

Значит, что-то еще открылось в нем. Но почему - в нем? Почему - он? Самый обыкновенный, не лучше и не хуже других. В чем он провинился? Или чем заслужил?

Даже вздыхать не хотелось. Панаев вытянул из-под себя кроссовки, обулся и отправился на почту давать успокаивающий ответ.

До вечера он переделал вс дела: написал письмо, покормил кота и поужинал сам, позвонил Сереге и пообещал разобраться с "Панасоником" на следующей неделе, проглотил три таблетки и столовую ложку маслянистой соленой микстуры, разделся и собрался лечь, выполняя требования врача, но в это время зазвонил телефон.

– Здравствуйте, это Людмила Ермоленко, "Молодая смена". Извините, что беспокою, мне в "ноль девять" дали ваш номер. Как у вас?

– На больничном.
– Панаев ногой легонько пнул Барсика, пристроившегося рядом драть когтями палас.
– Лечу нервы, повышаю тонус. Все остальное дело химиков и радиоэлектронщиков.

– Я так и знала!
– Голос Людмилы оживился.
– Материал уже пошел в завтрашний номер. Нового ничего не было?

– Усилием воли перебросил с западной границы эшелон с мылом, сейчас разгружают, - хмуро ответил Панаев.
– Вам очередь занять?

– Интересный вы человек. Хотелось бы еще раз с вами встретиться.

– Жена реагирует нормально, - по-левитановски отчеканил Панаев.
– А

я не подопытный кролик. Извините, мне надо соблюдать постельный режим.

Не дожидаясь ответа, он раздраженно положил трубку. Не видя собеседника отказывать было проще.

"Интересный человек! Не человек интересный, а способности

интересные. И встретиться ты хочешь не с человеком Виктором Панаевым, а с феноменом Панаевым. Ну тебя в баню!"