– Ну вот, одна гипотеза отвергнута,- засмеялся Генрих,- подавай, Миша, другую...

– Спустили прямо с неба на ниточке.

– Рассказывайте...- возразил Марк, входя все в больший азарт.- Видно, сами не знаете. А мы вот знаем!

– Любопытно. Верно, от старой дуры, няньки?

– Нет, не от няньки.

– А от кого?

– От... от жида Мошка.

– Еще лучше! А что вам сказал мудрец Мошко?

– Расскажи, Вася,- обратился Марк к Головану.

– Нет, рассказывай сам.- Вася был очень сконфужен и чувствовал себя совершенно уничтоженным насмешливым тоном Михайловых вопросов. Марк же не так легко подчинялся чужому настроению.

– И расскажу, что ж такое?
– задорно сказал он, выступая вперед.- У бога два ангела...

И он бойко изложил теорию Мошка, изукрашенную Васиной фантазией. По мере того как он рассказывал, его бодрость все возрастала, потому что он заметил, как возрастало всеобщее внимание. Даже мать позвала отца и попросила сказать, чтобы Марк говорил громче. Генрих перестал ласкать Шуру и уставился на Марка своими большими глазами; отец усмехнулся и ласково кивал головой. Даже Михаил, хотя и покачивал правою ногой, заложенною за левую, с видом пренебрежения, но сам, видимо, был заинтересован.

– Что же, это все... правда?
– спросил Марк, кончив рассказ.

– Все правда, мальчик, все это правда!-сказал серьезно Генрих.

Тогда Михаил, еще за минуту перед тем утверждавший, что ребят находят под лопухом, нетерпеливо повернулся на стуле.

– Не верь, Марк! Все это - глупости, глупые Мошкины сказки... Охота,повернулся он к Генриху,- забивать детскую голову пустяками!

– А ты сейчас не забивал ее лопухом?

– Это не так вредно: это - очевидный абсурд, от которого им отделаться легче.

– Ну, расскажи им ты, если можешь...

– Ты знаешь, что я мог бы рассказать...

– Что?

Михаил звонко засмеялся.

– Физиологию... разумеется, в популярном изложении... Надеюсь, это была бы правда.

– Напрасно надеешься...

– То есть?

– Ты знаешь немногое, а думаешь, что знаешь все... А они чувствуют тайну и стараются облечь ее в образы... По-моему, они ближе к истине.

Михаил нетерпеливо вскочил со стула.

– А! Я сказал бы тебе, Геня!.. Ну, да теперь не время. А только вот тебе лучшая мерка: попробуйте вы все, с вашею... или, вернее, с Мошкиной теорией сделать то, что, как ты сейчас видел, мы делаем с физиологией... Вы будете умиляться, молиться и ждать ангелов, а больная умрет...

– Ну, умирают и с физиологией, я знаю это по близкому опыту...- сказал Генрих глухо.

– Частный факт, и физиология плохая...

– Этот частный факт для меня - пойми ты - общее всех твоих обобщений. Погоди, ты поймешь когда-нибудь, что значит смерть любимого человека, и частный ли это факт.

– Истина выше личного чувства!
– сказал Михаил и смолк. Он понял, что с Генрихом нельзя теперь продолжать этот разговор.

VIII

В комнате стало тихо. Дети недоумевали. Они не поняли ни слова из того, что говорилось, но ощутили одно: это спорность их теории. Они были смущены и нерадостны.

В это время Хведько, о котором все забыли, высунул опять голову из-за косяка двери.

– А что, мне распрягать коней, чи нет?
– произнес он с глубокою тоской в голосе.

Это вмешательство показалось всем очень кстати. Михаил весело засмеялся.

– Ага!
– сказал он,- вот еще один мудрец. Попробуем сейчас маленькую индукцию... Как ты думаешь, Хведор, куда мы с тобой ехали?

– Да я ж думаю никуда, только сюда. Он внимательно, не отрывая выпученных глаз, смотрел на Михаила, как будто боялся его шутливых расспросов.

– Ну?

– А что ну?

– Ну, приехали мы сюда или нет?

– Э, вы бо все смеетесь. Чего бы я спрашивал, когда оно само видно?

– Так зачем же лошадям стоять на дожде, дурню?

– От и я так думал,- обрадовался Хведько.- Оно хоть дождя уже нет, а таки лошадям стоять не для чего. Пойду распрягать. Так и говорили бы сразу...

И он поторопился уйти с видимым облегчением.

– Ну, и вы тоже... марш обратно!
– сказал отец.

– А... а деточку?
– сказала Маша печально. Виновница всей кутерьмы находилась в спальне. Мать тихо сказала что-то, и вскоре бабка вынесла ее на руках в хорошеньком белом свивальнике.

Среди кучи белья виднелась маленькая головка. Глаза смотрели прямо, на лице было то странно сознательное выражение, которое порой делает лица детей почти старческими. Девочка зевала и потягивалась.

– Гордячка какая!
– неизвестно почему решила про нее Маша, поднимаясь на цыпочки.

Если б мама была здорова, она, наверное, вспомнила бы, что детям нужно принести платье. Но теперь никто не обратил внимания на то, что они вышли, как и вошли, в одних рубашонках, Шура осталась на руках отца.