Что касается "выставки или зрелища доблести", то, очевидно, контр-адмирал Коломб имеет в виду такой эпизод. Четыре английских военных корабля - "Родней", "Агамемнон", "Сан-Парейль" и "Лондон" втерлись в сектор к северо-западу от Константиновской батареи, который почти не накрывался выстрелами русских орудий. Там эти корабли с дистанции в 450 сажен громили верхнюю открытую площадку форта из ста пятидесяти девяти пушек. Форт мог отвечать лишь из двух орудий...

Константиновская батарея пострадала в тот день больше всех береговых укреплений. Из четырехсот семидесяти человек там оказалось пятьдесят контуженых и раненых, шестеро были убиты. Верхняя площадка была разрушена, двадцать два орудия из двадцати семи, стоявших на ней, разбиты. Но большая часть пушек стояла в казематах, и там ни одна не пострадала. Форт продолжал громить врага. Вступившие с ним в бой корабли были изрядно потрепаны. На "Лондоне", "Кине" и "Агамемноне" полыхали пожары...

Нет, не принес успеха союзной эскадре англичан, французов и турок бой с русскими фортами, хотя с кораблей действовало в восемь раз больше орудий, чем с наших береговых батарей. Вражеские суда загорались. Теряли рангоут. Получали десятки пробоин. Французский адмиральский корабль был продырявлен пятьдесят раз, причем трижды в подводной части. Бомба снесла у него кормовую палубу, ранены были многие офицеры из штаба адмирала Гамелена, корабль горел. Британский "Альбион" получил девяносто три пробоины, у него были сбиты мачты.

В тот полный орудийного грохота и смертей день русские береговые батареи потеряли ранеными и убитыми сто тридцать восемь человек, эскадра противника - пятьсот двадцать. Причем только англичан и французов. Потерь турок мы не знаем.

...В августе 1855 года, когда французам удалось захватить Малахов курган, защитники бастионов взорвали укрепления на Корабельной и Городской сторонах и по наплавному мосту в полном порядке отошли на северный берег бухты. Враг занял горящие развалины южной части Севастополя.

И что же?

Перед ними лежала водная полоса рейда, а на другом его берегу был все тот же Севастополь. Валы бастионов и несокрушимые каменные крепости. Чтобы взять эту часть города, нужно было форсировать бухту или обойти ее и снова начинать осаду - такую же, как на Южной стороне. Измотанная армия интервентов была совершенно неспособна к таким действиям. Это понимали обе воюющие стороны. Война перестала быть войной пушек и сделалась войной дипломатов, которые спорили об условиях мира.

На совести этих дипломатов - итог всей Крымской кампании. А Северная сторона с ее укреплениями осталась непобежденной частью Севастополя.

Обратно ехали в сумерках. В автобусе горела желтая лампочка. Все устало молчали, только мы с Алькой переговаривались вполголоса.

– Жаль, что в казематах не успели побывать, - вздохнул Алька. Интересно, как там...

– Да ничего особенного, - утешил я.
– Пушек там сейчас все равно нет.

– Ну и без пушек интересно.

Тогда я стал рассказывать Альке, что казематы - это просторные помещения с амбразурами в стене двухметровой толщины. Каждый каземат был разделен поперечной стенкой с проходом. В передней части стояло орудие, а в задней жили комендоры. Большинство пушек стреляло ядрами весом в двадцать четыре фунта, то есть примерно в десять килограммов. Деревянные парусники и пароходы тех времен легко загорались от каленых ядер. Чтобы раскалять ядра, в Константиновском форте, были устроены шесть специальных печей...

– А пианино?

– Что "пианино"?
– изумился я.

– Там его не было?
– хитровато спросил Алька.
– Ну, как на Шестом бастионе?

– Н-не знаю... По-моему, нет.

– И ничего, жили люди, - сказал Алька.

Автобус довез нас до причала на Северной стороне, оттуда мы на катере переправились к Графской пристани, прямо в центр города. Здесь было тепло, и Алька отдал мне пиджак. Я перекинул его через локоть. В кулаке все еще держал Алькин камешек. Он уже высох, но когда лизнул его, оказалось, что на крошечном кусочке Константиновского равелина сохранилась морская соль. Алька заметил, что я коснулся камня губами и сказал чуть снисходительно:

– Он долго соленый будет... если часто не лизать.

– Часто не буду, - пообещал я.

Алька коротко улыбнулся, но вдруг спросил очень серьезно:

– А вы знаете песню "Севастопольский камень"?

– Еще бы. С детства помню...

– Я тоже. И папа. Он ее на трубе играет.

– Песню?

– Ну, это не совсем песня. Это целая такая пьеса музыкальная. Фантазия на. темы песен о Севастополе. Хотите послушать?

– Хочу, конечно...

– Тогда пошли! Еще успеем!

– Куда?

– Папин оркестр сегодня на Приморском бульваре выступает. Тут, совсем рядышком... Слышите?

Я и в самом деле услышал в отдалении упругие голоса труб.

...Все скамейки перед эстрадой были заняты, нам пришлось встать у края площадки. Но так было даже удобнее - лучше видно.

Над головами у нас, в гуще деревьев, качались цветные лампочки, а белая раковина эстрады сияла ярким светом. И трубы сияли. И форменные пряжки, и якоря на фуражках и ленточках. Я впервые увидел Алькиного отца в морской форме - в рубашке с погонами главстаршины и фуражке с "крабом".