Затем Адольф Гитлер отступил на шаг и резко задал первый вопрос:

– Кто из вас знает Италию?

Я один ответил утвердительно:

– Я два раза был в Италии перед войной, мой фюрер. Я проехал на мотоцикле до Неаполя.

Сразу же последовал второй вопрос, опять ко всем нам:

– Что вы думаете об Италии?

С растерянным видом, поколебавшись, офицеры начали отвечать, с трудом подбирая слова:

– Италия... партнер по "оси"... наш союзник... подписала Антикоминтерновский пакт...

Наконец моя очередь.

– Я австриец, мой фюрер.
– сказал я просто.

Я действительно считал этот ответ достаточным, чтобы выразить мою точку зрения. Всякий истинный австриец глубоко переживает потерю Южного Тироля, самого прекрасного района, который у нас когда-либо был.

Гитлер долго и задумчиво (по крайней мере, мне так показалось) на меня смотрел, потом сказал:

– Все могут идти. А вы, гаупштурмфюрер СС Скорцени, останьтесь. Я хочу с вами поговорить.

И вот мы одни. Фюрер по-прежнему стоял передо мной. Роста он был ниже среднего, плечи немного сутулились. Когда он со мной говорил, он был весь в движении. Жесты его были короткими и сдержанными, но, однако, они имели огромную убеждающую силу.

– У меня для вас есть задание чрезвычайной важности.
– начал он, Муссолини, мой друг и наш верный соратник по борьбе, был вчера предан своим королем и арестован своими собственными соотечественниками. Я не могу, я не хочу бросить в момент самой большой опасности величайшего из всех итальянцев. Для меня дуче олицетворяет последнего римского Цезаря. Италия, или, скорее, ее новое правительство, несомненно, перейдет в лагерь противника. Но я не отступлю от своего слова; надо, чтобы Муссолини был спасен, и как можно быстрее. Если мы не вмешаемся, они сдадут его союзникам. Я поручаю вам эту миссию, счастливое окончание которой будет иметь неоценимое значение для будущих военных операций на фронтах. Если вы, как я вам говорю, не остановитесь перед любым препятствием, не испугаетесь любого риска, чтобы достигнуть цели, вы добьетесь ее!

Он замолчал, чтобы совладать с волнением, которое выдавал его дрожащий голос.

– Еще один важный пункт, - продолжал он.
– Вы должны сохранять чрезвычайную секретность. Кроме вас только еще пять человек будут знать об этой операции. Вы будете действовать под видом офицера люфтваффе и поступаете в подчинение генерала Штудента. Я его уже ввел в курс дела. Впрочем, вы сейчас с ним встретитесь. Он ознакомит вас с некоторыми деталями. Вам придется самому собрать необходимую информацию. Что касается командования наших войск в Италии и германского посольства, не надо ставить их в известность. Они не владеют положением и своими действиями могут только все испортить. Я повторяю, вы отвечаете за абсолютную секретность операции. Я надеюсь, что скоро вы сможете мне сообщить хорошие новости. Желаю вам удачи!

Чем больше фюрер говорил, тем больше росла во мне уверенность. Его слова казались мне столь убедительными, что в тот момент у меня не возникло ни капли сомнения в благополучном исходе дела. В то же время в его голосе дрожали нотки такой теплоты, такого волнения, особенно когда он говорил о непоколебимой верности своему итальянскому другу, что я был буквально потрясен.

– Я все прекрасно понял, мой фюрер, и сделаю все, что в моих силах, только и смог я ответить.

Энергичное рукопожатие обозначило конец нашей беседы. За эти несколько минут - которые мне, однако, показались очень долгими - взгляд фюрера непрерывно буравил мои глаза. Даже когда, развернувшись, я направился к двери, то чувствовал его взгляд на своей спине. Пересекая порог, я еще раз вскинул руку в приветствии, что позволило мне убедиться, что я не ошибся: он не отводил от меня взгляда до последнего момента.

За дверью меня ждал адъютант. Пока он вел меня к "Чайному домику", я думал о том великом событии, которое я только что пережил. Я пытался вспомнить цвет глаз фюрера. Серые? Карие? Серо-карие? Странно, но я не мог точно вспомнить. А ведь мне казалось, я еще ощущал его взгляд на себе. Взгляд невыносимой силы, почти как у гипнотизера. Я заметил, что выражение его глаз за все время разговора почти не менялось; думаю, этот человек полностью владел собой и прекрасно мог контролировать свои эмоции. С другой стороны, он буквально излучал ту огромную энергию, которая сконцентрирована в нем, это видно с первого взгляда.

В вестибюле "Чайного домика" я закурил сигарету и жадно затянулся. Только когда ординарец осведомился о моих "желаниях", я почувствовал, что ужасно голоден. Я заказал чашку кофе и еще "чего-нибудь". Через одну или две минуты мне уже принесли плотный ужин. Но едва я успел снять портупею и поднести чашку ко рту, как ординарец вернулся.

– Генерал Штудент ожидает вас в соседней комнате, господин капитан.

Дверь открыли, я вошел в небольшой кабинет и представился генералу, полноватому человеку с жизнерадостным выражением лица. Глубокий шрам пересекал лоб, напоминая о тяжелом ранении, полученном в 1940 году под Роттердамом, где он командовал авиадесантной дивизией. Я сообщил, что фюрер только что объяснил, в общих чертах, мою задачу. Генерал не успел ответить, как в дверь постучали, и - еще один сюрприз, но, как оказалось, не последний в этот день - в комнату вошел Гиммлер, шеф СС. Он, наверное, хорошо знал генерала, поскольку они обменялись дружеским приветствием, пока я ждал, когда меня представят. Короткое рукопожатие, и рейхсфюрер СС предлагает нам сесть.

Самое заметное на лице Гиммлера - его старомодное пенсне. Выражение его неподвижного лица не выдает ни одной мысли, которые рождаются в мозгу этого всесильного человека. Он вежливо улыбнулся нам и стал обрисовывать политическую ситуацию в Италии. Так же как и Гитлер, он не верил, что правительство Бадольо останется в лагере "оси". Анализируя события, которые привели к падению Муссолини, Гиммлер перечислил несколько имен, ни одного из которых я не знал, - офицеров, политических деятелей, аристократов. Одних он называл предателями, других - колеблющимися, третьих - верными друзьями. Когда я достал бумагу и ручку, чтобы сделать некоторые пометки, он с внезапным раздражением, почти с бешенством меня остановил: