– Товарищ Кочерыгин, мы к тебе не чаи пришли распивать, а по приказу штаба легкой кавалерии,- проверить, по уважительной ли причине ты сегодня не вышел на работу. Ты комсомолец, значит, парень сознательный, понимаешь, что прогулы - это не пустяки для производства, что производство на этом ежегодно теряет сотни тысяч рублей. Подумал ты об этом?

Спирька окаменел от неожиданности и молча слушал. Потом остро блеснул глазами, медленно оглядел обоих.

– Вы за этим делом ко мне и пришли?

И пристально уставился на Юрку. Юрка отвел глаза.

– Та-ак...
– Спирька глубоко засунул руки в карманы. Лелька с негодованием воскликнула:

– Ты же еще пытаешься нас облить презрением! А еще комсомолец! Пример подаешь лодырям и прогульщикам, обманываешь государство и партию, играешь на руку классовым нашим врагам - и стоишь в позе возмущенного честного человека!

Спирька тяжело глядел, не вынимая рук из карманов.

– Ну? Дело свое сделали? Запишите в свои книжечки что надо и смывайтесь.

Лелька спокойно ответила:

– Нам больше тут делать и нечего. Пойдем, Юрка.

Спирька, все так же руки в карманах, вышел следом на крылечко. Лелька с Юркой пробирались по узкой тропинке в снегу к воротам. Спирька сказал вслед Юрке:

– Погоди, гад! Посчитаемся с тобой! Лелька остановилась.

– Что он сказал?

Спирька ушел к себе. Юрка ответил неохотно:

– Так, грозится. Только не больно его испугались. Они пошли по следующим адресам.

* * *

Длинные столы. Перед ними - баки с коричневым лаком. Мускулистые лакировщики снимают с вагонетки тяжелые железные полосы,- они почему-то называются рамками. На полосах густо сидят готовые галоши. Ставят рамки на подставки за столом. Лакировщик снимает колодку с готовой галошей, быстро и осторожно опускает галошу в лак, рукою обмазывает галошу до самого бордюра, стараясь не запачкать колодку, и так же быстро вставляет ее опять на шпенек рамки. Приятно пахнет скипидаром.

Спирька Кочерыгин работал в одной физкультурке без рукавов, бугристые его мускулы на плечах весело играли, когда он нес к вагонетке рамку с отлакированными галошами. Но сам он был мрачен, глядел свирепо и только хотел как будто в веселую игру мускулов оттянуть засевшую в душе злобу.

Пришел из курилки взволнованный Васька Царапкин, сообщил товарищам:

– Администрация поднимает вопрос о снижении расценок лакировщикам. Говорят,- очень много зарабатываем, двести рублей.

– Как?! Ого!
– рабочие возмутились.- А работа-то какая, 'это они подумали? В рамке два пуда весу, ежели колодки чугунные. Потаскай-ка,- ведь на весу их держишь в руках.

– Да,- продолжал Царапкин,- вырабатываем мы пятьдесят три тысячи пар, хотят поднять норму до пятидесяти семи, а расценки снизить.

– Ну, это еще поглядим, как снизят. Не царские времена. Царапкин осторожно возразил:

– Царские времена тут ни при чем. А нужно в профцехбюро,- послать туда депутатов, объяснить. Не может всякая работа оплачиваться одинаково. У нас тяжелая работа - раз. Вредная для здоровья - два.

Спирька процедил:

– Ого! Как раз и хронометраж идет. Держись, ребята!

В лакировочную входила Бася Броннер с папкою в руке. Все не спеша взялись за работу.

Бася подошла к столам, где рядом работали Спирька и Царап-кин. Спирька оглядел ее наглыми глазами. Бася от него отвернулась. Достала карандаш, положила секундомер на край стола и начала наблюдать работу Царапкина. Царапкин медленно снимал колодку, медленно макал ее в лак и старательнейше обмазывал рукою бордюр. Бася начала было записывать его движения, - безнадежно опустила папку и спросила:

– Вы, товарищ, всегда так медленно работаете? Царапкин с готовностью стал объяснять:

– Скорая работа, товарищ, у нас никак не допустима. Галоши нужно обмазывать очень осторожно, чтоб ни одна капелька лака не попала на колодку. Н-и о-д-на, понимаете? А то при вулканизации лак подсохнет на колодке. Когда новую галошу на колодке станут собирать, подсохший этот лак сыплется на резину и получается брак. Самая частая причина брака.

Бася раздраженно возразила:

– Напрасно вы мне это, товарищ, рассказываете,- я и сама все это не хуже вас знаю.

– А знаете, так чего же удивляетесь?

И продолжал с медленною старательностью обмазывать галоши. Бася прикусила губу, помолчала и стала записывать его движения. Сзади кто-то с возмущением сказал:

– Как не надоест! Ходит, ничего сама не работает, только глазеет и пишет.

Бася вспыхнула и не сдержалась:

– Зато вам после меня придется больше работать!

– Да уж это конечно! На то вас тут и поставили,- шнырять да вынюхивать, как бы норму нагнать. Царапкин примиряюще возразил:

– Товарищи, нельзя так. Это ее работа, она ее обязана делать.