Вадим сел на корточки перед пуделихой:

— Это надо же нас так опозорить!

Шалава кивнула.

Вадим кое-как оделся и выскочил на лестницу, комкая в кармане бюстгальтер. «Всех обойду, кому подойдет лифчик, ту и убью!»

Лида отревелась, оделась, накрасилась.

— Поеду к Семену. Не могу оставаться в этом дурдоме. — Она сунула носок в сумочку. — Работает в уголовном розыске, по носку найдет всего мужика.

Расстроенная Лида ушла, забыв запереть дверь.

Шалава выбежала на балкон, нежно тявкнула. Сидевший напротив дома барбос метнулся в парадную. Взлетев на третий этаж, проскользнул в приоткрытую дверь. Шалава лежала на кровати Карпухиных, кокетливо свесив язык. Пес взвизгнул от радости, прыгнул в постель и прижался к Шалаве. Она лизнула его морду, барбоса забила сладкая дрожь.

В это время наверху затопали, закричали: «Где мои носки?! Сколько раз говорил, не вешай на балкон, ветром сносит! Единственные носки! Еще и лифчик?! Поздравляю! Мало того что есть нечего, так теперь еще и не в чем!» Потолок задрожал.

Барбос, испугавшись, залез под кровать. Там долго ворчал и наконец вылез, серый от пыли, держа в зубах что-то рыжее. Глаза его налились кровью. Нос злобно сморщился, пес зарычал негромко, но страшно. Шалава зажмурилась: «Черт! Вчера заходил Рекс! Идиот старый линяет. Но он брюнет, а этот рыжий... Кто же тут был и у кого?»

Ну и семейка!

Ничем в жизни человек так не обеспечен, как тоской. Оттого тоскуем, что ко всему привыкаем.

То, чего когда-то не хватало, как воздуха, теперь не замечаем, как воздух, которым дышим.

Недавно радовала крыша над головой, уже раздражают низкие потолки под этой крышей.

Любимый человек — жена, ближе которой никогда никого не было и нет, вот что досадно, плюс ее замечательный борщ со сметаной, ложка в котором стоит по стойке «смирно». Но сам борщ стоит уже вот здесь!

То же с любимой работой, от которой ежедневно получаешь удовлетворение с восьми до семнадцати как проклятый. Оживление вызывает только обвал потолка, но, к сожалению, это не каждый день.

И один умный посоветовал: надо все менять. Чтобы забыть, как кошмарный сон, очнуться в другом месте, потом вернуться, а там все как в первый раз, даже лучше.

Значит, так, когда жена и борщ становятся поперек горла, зажмуриваешься, посылаешь к черту и с головой ныряешь в работу, забывая все на свете. День и ночь работаешь, работаешь, причем с удовольствием. И так вплоть до полного отвращения. До аллергии на товарищей по работе.

Тогда зажмуриваешься, посылаешь к черту и ныряешь в другой город, в командировку. А там все новое: дома, женщины, консервы, тараканы в гостинице — кошмар какой-то! Вплоть до того, что жена сниться начинает. Значит, пора в семью. Зажмуриваешься и с головой ныряешь в дом родной, в борщ, к жене, к детям. Млеешь там день, два, три, пока сил хватает, пока не бросишься из дому вон, на улицу, к незнакомым людям.

Вот так, окуная себя то в одно, то в другое попеременно, носишься между своими привязанностями, к которым привязан на всю жизнь. Улетаешь, чтобы вернуться, как бумеранг. Через отвращение идешь к радости. И все как в первый раз. Даже хуже. Потому что со временем темп возрастает. И, не успев толком плюнуть на работу, рвешь в командировку, от которой тошнит уже при посадке, поэтому первым же рейсом — назад, в дом, из которого хочется бежать, едва переступил порог.

Поэтому человек так любит переезды — в пути находишься между тем, что было, и тем, что будет.

Вот почему так хорошо в поездах, самолетах, такси и на верхней палубе теплохода. Потому что между.

Нервы стали ни к черту. Ну как у всех. Чуть что не так, а не так все, — сильно тянет убить. Но когда весной холодильником запустил в машину соседа — он ночью бибикнул, — понял: допрыгаюсь.

Лег к другу в больницу. Уколы, таблетки, массаж. И, вы знаете, размяк. Ни на что не реагирую. Благодать.

Сосед по палате час в носу ковыряет — мне хоть бы что!

Словом, вернулся домой другой человек.

Детки сначала по углам жались, а потом подползли!

Жена и та на третьи сутки рискнула одним одеялом накрыться!

Но у меня-то нервы смазаны, а у других нет.

Нелеченная жена держалась неделю. А тут в субботу я принес из магазина хлеба, булки, сметану. И вдруг жену прорвало:

— Когда ремонт будем делать, спим, штукатуркой накрывшись! Мужик ты или не мужик!

А у меня-то на душе благодать. Говорю:

— Оленька, поверь, это мелочи жизни! Посмотри в окно: на деревьях почки набухли!

Жена завелась:

— Когда Николай долг отдаст! Другой бы пятки ему подпалил! Мужик ты или не мужик?!

Я зубы стиснул, говорю:

— Оленька, повторяю! На деревьях почки набухли!

Моя орет:

— Сосед уже третью машину меняет, а у тебя даже самоката никогда не будет! Ты не мужик!

Чувствую, нервы натягиваются, как струны гитары, а жена колки крутит, крутит. Слышу, зазвенело внутри. Кричу: