Положение осложнялось еще тем, что в Мурманске нет спиртоводочных заводов и пустить картофельную гниль хотя бы на технический спирт не представлялось возможным…

К счастью, срочно прислали картошку из Смоленска, и мы смогли выйти из порта…

Мне иногда просто стыдно писать свою романтическую прозу, когда рядом, под боком, творится такое. Но и не писать я не могу. Вот в чем дело. И мучаюсь, и кусаю себе локти, а выхода нет.

Юрий Александрович знакомит с попутчиком.

В Мурманске берем с собой Ефима Владимировича Акивиса-Шаумяна – с обязательной доставкой его на Диксон, то есть потеряем время на заход. Он останется в Штабе Западного сектора или начальником, или замом. Потомок бакинского комиссара.

Он жалуется на боль при потягивании, боль отдает в сердце. Тревожится Ефим Владимирович только тем, что теперь его могут комиссовать. Пытался отговорить его от смертельно опасной, на мой взгляд, затеи – обрывает грубо. Вообще-то очень разговорчив – может быть, температура?

Сходил на базар. Он оказался закрыт на «санитарный день», что не мешало торговле возле. Купил черники у азербайджанца, два кило.

Шел назад привычной, сокращающей дорожкой, через железнодорожные пути.

Ночью был град или снег с ядрышками льдинок в сердцевинках снежинок. Лопухи побило крепко – насмерть. Распластались по слякоти – сдались. Репейники стали из зеленых коричневыми, но торчат упрямо на бровках железнодорожной колеи.

Вечерело. Солнце было четким и красно-оранжевым. И невольно в башке отметилось: «По такому хорошо поправку компаса брать!» Оно – светило – заходило за западные сопки Мурманска.

У проходной порта стыли мокрые автомашины на плиточной стоянке. А в лужах – все переливы далеких питерских перламутров и вечерней терпкой голубизны в облачных разрывах на низких небесах.

С залива, с севера, как и положено, прохладой веет, скорее даже уже полярным, баренцевым холодком.

Так я и попрощался с землей в этот, последний раз.

Вечером читал «Поиски оптимизма» Виктора Шкловского.

Интересно, можно ли найти в Гумилеве романсовое начало? Помню, как поразился, когда в какой-то статье вычитал: «В строчке Маяковского „любовная лодка разбилась о быт“ романсовая утопия названа „любовной лодкой“, а реальность – „бытом“. Не случайно Виктор Шкловский говорил о предсмертном письме поэта, что оно – романс. Его поют в трамваях беспризорные… Они сразу узнали в письме Маяковского песню. А это письмо – только припев к большому стихотворению „Во весь голос“. Вот какую историю имеет линия, простая линия романса: многократно побежденная и многократно победившая». Автор статьи еще заметил, что в русском романсе часто оказывается неведомый сочинителю, «нечаянный» социальный смысл.

Умных людей на свете куда больше, чем нам в обычной жизни кажется.

10.08. Суббота. Остановили погрузку из-за дождя. Вообще, груз для нас в порту есть полностью.

Расспрашиваю капитана о старпоме. Старпом Юрий Дмитриевич – сынок капитана одного из наших балтийских портов, этакий румяный и благополучный юный мужчина.

– Вовсе не пьет. А на мой взгляд, один трезвый старший помощник лучше десяти пьяных капитанов-наставников…

Юрий Александрович часто повторяет слово «пневмоторакс». Запомнил его с детства, когда болел друг деда. На спине у старика он видел вырезанные пятиконечные звезды. Соратник Лазо. Потом, естественно, враг народа.

– Чего в детстве сделали самое плохое? – спрашиваю я.

– Был у меня велосипед с настоящей фарой от аккумулятора. Как-то ночью отец вправлял соседу вывихнутую руку, и погас свет… Отец велел мне принести фару. А я не принес, поскупился… Наврал что-то, и вот до сих пор мучает…

Юрий говорит, что про революцию есть три настоящие книги – «Тихий Дон», «Хождение по мукам» и «Доктор Живаго». Он смотрел «Живаго» за границей в кино. Его потрясла сцена, когда Живаго гибнет под трамваем. И музыка. Балалайка виртуозная. И «тема Лары».

«Живаго» по прочтении Юрий Александрович выкинул за борт. Боже, сколько я таким же образом с подветренного борта подобных книг на подходах к родным портам повыкидывал…

Что стоило моряку книгу провезти! Перед этим рейсом пришел ко мне в гости капитан Евгений Михайлович Дмитриев. И подарил книгу «Дело Солженицына» (издательство «Посев») с моим письмом 4-му съезду писателей против засилья цензуры. А на книге написал: «Я приобрел эту книгу в порту Ванкувер, и в порту Находка из-за наших советских стукачей мне прихлопнули визу в 1982 году. Я остался безработным. Дарю эту книгу в Ленинграде В. В. Конецкому на память о тех смутных временах».

Второй помощник Иван Христофорович Подшивалов, тридцать лет.

Мой герой Фома Фомич Фомичев не любил тридцатилетних. Главной внешней чертой их поведения считал чрезмерную уверенность в себе и самомнение, которое граничит с наглостью. Говорил так: «Зады у них замечательные. Иногда кажется, они специально для оттопыривания зада подкладывают под джинсы боксерские перчатки».

Посмотрим.

В ожидании отхода судна занимаюсь историей, ибо окружающая обстановка развитого социализма способна спровоцировать на глупости в адрес местного начальства.