– Каким?

– Ну этим. Который ты хотел снимать во Вьетнаме.

– Я готовлю его.

– Когда будешь снимать?

– Еще не знаю.

– Между прочим, у меня есть идея фильма, который ты можешь снять.

«Ну! – подумал я. – Марлон предлагает картину!»

Так что, идя к нему, я уже знал: будем говорить о картине.

…Марлон ушел провожать кого-то, потом вернулся. Протянул мне маленький цветок на сухой веточке.

– Понюхай!

У цветка был очень терпкий запах.

– Вот так пахнет на Таити.

Брандо – владелец одного из таитянских островов, а это был один из таитянских цветков, которые он разводил у себя здесь, в Лос-Анджелесе.

Одна собака улеглась у его ног, другая – рядом с ним на диване, легла почти прямо на него – две огромные ленивые собаки.

Стали говорит о жизни, о делах. Опять он сказал, что Америка идет мимо, американцы не поняли своего исторического пути. У них нет культуры, нет традиции. Мы заговорили об этой цивилизации, о телевидении, о масс-медиа.

– Это журналисты убили ее. – Я понял, что он говорит о дочери. – Эта смерть сидит во мне. Я чувствую себя смертельно раненным. Кинжал сидит у меня в сердце. Не могу вырвать его.

Он приложил, словно бы сжатые вокруг торчащей из раны рукояти кинжала, руки к сердцу, мне показалось, что на глазах у него появились слезы.

– Он в сердце у меня, и навсегда. Я должен учиться жить с этой болью. Хочу сделать картину, – сказал он. – Я обещал. Знаешь, есть гора. Она называется Гора пота. На этой горе собираются вожди индейских племен. Туда очень немногих приглашают, только самых избранных. Я имел честь быть. На этой горе произносят только великие обещания и великие фразы. Это святая гора. На ней я обещал вождям шайеннов, что сниму картину о том, как американцы уничтожили их племя. Это может быть прекрасная картина, там четыре замечательных характера. Думаю, стоит взять этих двух мальчиков – Брэда Питта и Джонни Деппа. И еще там хорошая роль для Роберта Редфорда. Вот мы вчетвером и снимемся. Как ты на это смотришь?

Боже мой! Брэд Питт и Джонни Депп – две самые большие молодые звезды в американском кино! Предложение снимать картину с четырьмя звездами такого масштаба, конечно же, ослепительно! Но… Я думал недолго:

– Нет, не могу. О зверствах американцев над индейскими племенами не должен рассказывать неамериканский режиссер.

– А-а… ну да, понимаю… – Он кивнул.

Дальнейший разговор на эту тему он замял. Ясно же, что любой режиссер на такое предложение должен был кинуться, не раздумывая. Такая тема! Такие актеры! Картина с Брандо!

Но у меня было свое мнение, и я его сразу высказал. Картина не будет защищена. Приехал какой-то иностранец делать картину о злодействах американцев!

Заговорили о другом.

– Тебе надо сниматься в большой роли. Ты же великие роли можешь играть!

– Я не хочу играть. Мне это неинтересно. Неинтересно играть. Неинтересна моя профессия. Я не художник. Я продавец. Я продаю свой товар – свое ремесло.

– Но ты же можешь выбирать роли!

– Неправда.

– Всегда есть выбор. Делать или не делать.

– О! Это наивно! У человека нет выбора. Он живет согласно предназначенному ему пути. Он поступает так, как поступает.

– Прости меня, я все же думаю, что человек тем и отличается от животных, что выбирает.

– Вот ты знаешь, я сижу в уборной и вижу муравья. Муравей ползет, – Марлон, не отрывая взгляда от пальца, медленно прочертил в воздухе, как ползет муравей, -он ползет справа налево, потом слева направо, потом поворачивает налево, – я слежу за его взглядом, за его пальцем, – потом останавливается, потом поворачивает направо, ползет направо. Потом он поворачивает наверх, ползет вверх, потом опять поворачивает налево, потом направо, потом вниз, потом налево, потом вверх. И так он пересекает собственный путь, может быть, сорок раз. Я смотрю на него и думаю: почему он так поступает, есть ли какая-то закономерность в этом?

– Есть. У муравья есть выбор. Он останавливается и выбирает.

– Ерунда. У него нет выбора. Он поступает так, как подсказывает инстинкт.

– Но даже инстинкт, подсказывающий то или это, предполагает возможность выбора.

Я подумал: ведь Марлон не просто так сидел в сортире и смотрел на муравья. Он думал, он запоминал то, о чем думает. Для него это не просто муравей, это образ. Образ бытия человека, его собственного бытия. Но что, его собственная жизнь только в том и заключается, чтобы сидеть в уборной, смотреть на муравья, или читать газету, или играть в игры с компьютером?

Мы пошли обедать. За столом сидели вдвоем.

Горничные, по-моему полинезийки, ушли. Собаки улеглись под столом. Мы продолжали разговор о выборе.

– Ты знаешь Успенского, философа?

– Нет.

– Как! Ты не знаешь Успенского?

– Нет, не знаю.

– Но это же знаменитый русский религиозный философ!

– Я знаю его учеников-теософов Блаватскую, Гурджиева.

– Как же это? Ты знаешь Блаватскую и не знаешь Успенского?

Мы поговорили еще. Я допил свой стакан вина. Он почти допил, еще немного оставалось на дне. Я взял бутылку и налил – ему и себе.