Мы еще не вышли из машины, как навстречу нам поспешила Бетти Фостер, женщина лет пятидесяти, с четкими, выразительными чертами лица и глубокими морщинами, которые нередки у людей, проводящих много времени на солнце. Длинные седые волосы собраны в пучок. Несмотря на возраст, двигалась миссис Фостер легко, пружинисто, а рукопожатие ее было крепким и уверенным. В больших карих глазах, как мне показалось, затаилась боль.

— Я — Бетти, — сказала она. — А вы, должно быть, доктор Скарпетта и капитан Марино.

Быстрая и энергичная, она и одета была соответственно, в джинсы и джинсовую безрукавку. Истертые старые ботинки покрывал слой пыли, на подошвы налипла грязь. За несомненно искренним гостеприимством тем не менее чувствовались некоторое напряжение и даже скованность, как будто наш визит застал госпожу Фостер врасплох и она не знала, с чего начать.

— Кеннет во дворе. Он ждет вас. И вот что я вам сразу скажу: он очень расстроен. Кеннет любил своих лошадей, всех до единой, и, конечно, его ужасно огорчило, что в доме кто-то погиб.

По пыльной узкой дороге мы направились к конюшне.

— Какие у вас с ним отношения? — спросил Марино.

— Я выращиваю и тренирую его лошадей. Уже много лет. С тех самых пор, как он вернулся в Уоррентон. Морганы [10] у него лучшие во всем штате.

— Он отдает вам своих лошадей? — поинтересовалась я.

— Иногда. Может купить у меня годовалого жеребенка да и оставить на пару лет, чтобы я его подрастила. А потом переводит в свою конюшню. Выращивает скаковых, а потом продает, когда они уже готовы к скачкам. Я и сама часто бываю у него на ферме, два, а то и три раза в неделю.

— А разве у него нет конюха?

— Последний ушел несколько месяцев назад. С тех пор почти всю работу Кеннет делает сам. Да и нанять кого-то не очень легко. Ему приходится быть осторожным.

— Хотелось бы побольше узнать о последнем конюхе, — сказал, делая пометки в блокноте, Марино.

— Приятный пожилой мужчина, но у него что-то серьезное с сердцем.

— Одна лошадь, похоже, уцелела, — заметила я.

Женщина промолчала, а мы тем временем подошли к большому амбару из красного кирпича с предостерегающей табличкой «Осторожно, собака».

— По-моему, жеребенок лет двух, — добавила я. — Вороной.

— Он или она?

— Не знаю. Не смогла определить.

— С белым пятнышком на лбу?

— Так близко я не подходила.

— Ну, у Кении был жеребчик по кличке Песня Ветра. Его мать, Ветер, участвовала в дерби и пришла последней, но уже то, что ее туда допустили, говорит о многом. Отец выиграл несколько скачек. Так что этот конек был, наверное, самым дорогим в конюшне Кеннета.

— Похоже, ему удалось каким-то образом вырваться, — сказала я.

— Надеюсь, он не бегает там сам по себе.

— Полиции о нем уже сообщили.

Марино не проявил к выжившему жеребенку ни малейшего интереса.

Во дворе нас встретили стук копыт, кудахтанье цесарок и горделивые крики бантамских петухов. В воздухе висела густая красноватая пыль, поднятая копытами гнедой кобылы моргановской породы. Во всаднике, восседавшем в английском седле, я узнала Кеннета Спаркса, хотя и впервые видела его в грязных джинсах и сапогах. Держался он превосходно, а когда встретил мой взгляд, то не подал и виду, что узнал меня. Я сразу поняла, что наше появление его не обрадовало.

— Мы можем где-то поговорить? — спросила я, повернувшись к Фостер.

— Да, там, снаружи, есть стулья, — ответила она. — Или можете пройти в мой офис.

Спаркс, развернувшись, несся по направлению к нам, и куры, распустив крылья, с кудахтаньем разбежались в стороны.

— Знаете ли вы что-нибудь о женщине, которая, возможно, находилась в его доме в Уоррентоне? — спросила я, когда мы выходили на улицу. — Может быть, видели кого-то, когда приезжали ухаживать за лошадьми?

— Нет.

Мы расположились на пластиковых стульях, развернув их к лесу.

— У Кеннета бывало немало подружек, — заметила Фостер, — и я не всегда о них знала. — Она оглянулась. — Если не считать Песню Ветра, то у Кеннета осталась сейчас только одна лошадь. Черный Опал. Или просто Пал.

Мы с Марино тоже повернулись. Спаркс спешился и, потрепав лошадь по шее, отдал поводья одному из конюхов.

— Молодец, Пал, хорошо поработал.

— А почему Черный Опал не был в его конюшне? — спросила я.