И без того измотанный Сеймур побледнел и вытянулся еще сильнее.

— Так точно, сэр!

— Понятно, что много вам не дадут, — недобро усмехнулся мэр, — но карьеры я вам всем подпорчу. Да еще и этому «упырю» выплатить сто пятьдесят долларов за имущественный ущерб заставлю. А теперь вперед!

То, что выделенный ему адвокат не только глупец и бездарь, но еще и ставленник шерифа, Джонатан сообразил быстро.

— У меня будет свой, — прямо заявил он. — Уберите этого недотепу.

«Недотепа» мгновенно исчез, однако другой адвокат, которого наверняка уже нанял ему дядя Теренс, все не появлялся. Более того, все требования Джонатана обеспечить ему встречу с опекуном уходили в никуда, словно вода в песок.

К ночи его отправили в отдельную, достаточно просторную камеру, а на следующее утро, когда новый, по-глупому рьяный шериф наконец-то догадался, что никаких показаний Джонатан давать не собирается, его просто начали бить.

— Слушайте, вы! — выворачиваясь и обвисая в руках констеблей, орал Джонатан. — Вы хоть понимаете, что творите?! Я — Джонатан Лоуренс! Да вас всех завтра же под суд отдадут!

Огромные парни с пудовыми кулаками, сыновья мелких фермеров и ремесленников, неуверенно переглядывались. Они прекрасно понимали социальную пропасть между собой и сэром Джонатаном Лоуренсом. И все-таки приказа буквально нависающего над ними нового шерифа ослушаться не могли.

— Что ты как девчонка бьешь! — орал то на одного, то на другого констебля Сеймур. — Врежь ему как следует! — Однако сам рук не пачкал. — Ну что, Лоуренс, вспомнил, где был минувшей ночью?

Джонатан сплевывал вязкую кровавую слюну и презрительно кривился.

— Вы, Сеймур, верно, показаний моих друзей не читали. Вы хоть грамотный, Сеймур? Читать, я имею в виду, можете?

Сеймур обиженно поджимал губы, показывал на ведро холодной воды в углу, терпеливо дожидался, когда его выплеснут на голову этого упрямца, и все начиналось заново.

— Дай ему как следует, я сказал!

Шли часы, и вскоре Джонатан стал проваливаться в небытие, и к нему даже начал приходить Мбоа. Вопреки верованиям черных Мбоа не был ни головой, ни телом; он просто приходил и становился прямо за спиной своего верного ученика, так, словно пытался поддержать его на трудном, но необходимом пути ко всеобщему счастью.

А потом наступил вечер, и, не добившись ни единого нужного слова, констебли потащили Джонатана куда-то вниз и вскоре аккуратно положили на дощатый настил.

Он с трудом открыл затекшие глаза и уставился в пространство перед собой. С каждым заполошным ударом сердца все его тело простреливало невыносимой болью, но на душе было удивительно спокойно.

— Этот, что ли, тот самый «упырь»? — прошептали неподалеку.

Джонатан медленно повернулся. Камера была набита битком, и на него смотрели десятки настороженных глаз. Преодолевая боль во всем теле, он приподнялся, затем встал и горделиво наклонил голову.

— Джонатан Лоуренс, к вашим услугам.

— Черт! — выдохнул кто-то. — Да это и вправду Лоуренс! Я у них в позапрошлом году крышу латал.

С этой минуты ближе, чем на пять-шесть футов, к нему не подходили. Заключенные большей частью молчали, а когда у них все-таки возникала нужда чем-то поделиться, переходили на заговорщицкий шепот, стараясь не помешать нежданному соседу. И даже когда наступила ночь, ни один из них не посмел не то чтобы согнать вольготно раскинувшегося на дощатом настиле Джонатана, но даже попросить его подвинуться, словно он был из какого-то другого теста.

А потом наступил еще один день, и его снова начали бить, уже куда злее и увереннее, а потом была еще одна ночь, и еще один день… Его били так долго, что порой Джонатан чувствовал себя так, словно еще немного — и он отделится от бренного тела и улетит туда, откуда уже не возвращаются. В такой момент он и стал понимать, что давно уже видит всех этих людей насквозь.

Здесь, в тюрьме, совсем не было людей благородных, людей действительно образованных и умных, но особенно его потрясли белые заключенные. Так же, как и рабы, они более всего были озабочены размером сегодняшнего пайка и вшами. Так же, как и рабы, они и в мыслях не держали задуматься о смысле Бытия. И так же, как и рабы, более всего на свете они боялись гнева вышестоящих.

Джонатан слушал их унылые рассказы о жизни там, на свободе, и все яснее и яснее понимал, что воля им — как ярмо, как урок, с которым они справиться просто не в силах! И, как ни странно, именно здесь, в тюрьме, для них все словно встало на свои места, и они, отгороженные толстыми стенами и в силу этого освобожденные от невыносимой личной ответственности за семьи и детей, возвращались в свое естественное состояние.

Они играли в карты «на интерес», щелкая проигравших в лоб. Они могли поссориться из-за размеров куска хлеба и простить тягчайшее оскорбление. Они верили в привидения и вампиров, точь-в-точь как негры, гадали на бобах, пытаясь предугадать судьбу. Они все были абсолютно «черными» в своей истинной, внутренней сути! Но самое интересное, стражники выглядели едва ли намного лучше заключенных.