— О, боги!

В скале медленно открывалась огромная дверь. Когда они достигли ее, она полностью распахнулась и замерла. Джорл, а за ним и остальные вошли в высокий квадратный туннель. Им навстречу вышли другие горные жители с фонарями в руках. Они переговаривались на языке, которого Саркин никогда раньше не слышал. Он бросил взгляд назад и увидел, как дверь медленно закрывается у него за спиной. Вид исчезающей щелочки света вызвал головокружение. Внезапно к нему протянулись руки и схватили его, чтобы осторожно опустить вниз. Над ним склонилось лицо Джорла.

— Мы принесем носилки. Понесем тебя.

Саркин хотел его поблагодарить, но провалился во тьму.

Когда он очнулся, то обнаружил, что лежит на узком тюфяке в кромешной тьме. Он испытал чувство острого ужаса, потому что здесь не было никакого света, и даже тьма была везде одинаковой. В обычной комнате в ночное время темнота неоднородна: в углу она гуще, возле окна — светлее. А здесь… Постепенно Саркин осознал, что его вымыли и он лежит обнаженным под мягким одеялом, а ожоги почти не болят. Через несколько минут дверь открылась и вошел человек ростом в четыре фута, с лампой в руке.

— Дикие сказали, ты проснулся, — объявил он. — Ты можешь есть?

— Думаю, да.

— Я принесу тебе еду.

Он поставил лампу на небольшой столик и вышел, заперев дверь за собой.

Саркин услышал, как снаружи опустилась тяжелая щеколда. Значит, он пленник. Хотя длина комнаты составляла всего десять футов и была вырублена прямо в скальной породе, все же это помещение мало напоминало тюремную камеру. На полу лежал толстый красный ковер, рядом с тюфяком и столом находился стул с высокой спинкой. На сиденье лежала подушка. Вся эта мебель была предназначена для человека с очень короткими ногами. У двери стоял ночной горшок, прикрытый тканью, а рядом лежала одежда Саркина, выстиранная, высушенная и аккуратно сложенная.

Двигаясь медленно, потому что голова у него все еще кружилась, Саркин встал и оделся. Он не удивился, не обнаружив своего оружия. Он как раз заканчивал одеваться, когда вернулся тот же человек с деревянным подносом, на котором стояли две миски.

— Ты любишь грибы?

— Да.

— Хорошо, — он поставил поднос на стол. — Тут все мало для тебя? Ты здесь ненадолго.

— А ты можешь мне сказать, куда я отправлюсь потом?

Низкорослый человек молчал, склонив голову набок, пока думал, а после просто пожал плечами и пошел к двери. Он открыл ее как можно шире, чтобы Саркин смог увидеть двух охраняющих его вооруженных солдат. Потом ответил:

— За тобой приедет Мастер Эфира.

Он вышел и захлопнул тяжелую дверь как раз в тот миг, когда Саркин прыгнул на нее — скорее, в ужасе, чем в безнадежной попытке убежать.

Он сильно ударился о дверь, постоял, широко расставив ноги и раскинув руки и слушая, как задвигается щеколда, затем разрыдался.

Наконец он оторвался от двери и заметался по комнате. Сверху, рядом с высоким потолком находилось отверстие, которое служило вентиляционной шахтой. Слишком маленькое, чтобы в него протиснуться. Может, ему притвориться больным и попытаться справиться с тюремщиком?

Но оставались еще стражники. Может, ему удастся убрать свою ауру и выскользнуть — если они еще когда-нибудь откроют дверь до того, как появится Невин. Или призвать Диких и устроить отвлекающий маневр? Может, ему даже удастся заставить кого-то из Диких отодвинуть щеколду!

Внезапно Саркин остановился. Ему в голову ударила мысль. Она пронзила его, как стрела: он не хочет убегать.

Очень медленно он сел на пол, снова и снова обдумывая эту новую мысль. Нет, он не хочет быть свободным.

Он истощен до самой глубины души, он слишком устал, чтобы бежать, и если он убежит, то будет убегать вечно — от Невина, закона, ястребов, ужаса собственных воспоминаний. Бежать, всегда бежать, всегда врать, всегда настороже.

— Оленю в охотничьем заповеднике спокойнее живется.

Он улыбнулся горькой кривой улыбкой. Значит, он умрет. Невин, несомненно, сдаст его гвербрету, и его убьют.

Конечно, это лучше, чем попасть в лапы ястребов. Самое худшее, — это если его колесуют, но он слышал о Блейне достаточно, чтобы знать: вероятнее всего, его милостиво повесят.

Саркин также почувствовал определенное извращенное удовольствие, поняв, что все факты, которые он собрал, умрут вместе с ним. И Старец никогда не узнает о смешанной крови Родри.

Когда Саркин улыбнулся этой мысли, то понял, что ненавидел Старца много лет, он ненавидел их всех, каждого мастера черного двеомера, и ученика, и ястреба, которых когда-либо встречал, ненавидел их так, как они, никогда бы не могли возненавидеть его. А теперь он от них наконец избавится.

Когда Саркин посмотрел на свои руки, то ожидал увидеть, как они трясутся, но они лежали спокойно. Он хотел умереть.