Наконец Саркин добрался до цели — трехэтажного круглого здания со свежеперекрытой крышей и аккуратно побеленными стенами. Гвенха могла позволить себе чинить свой публичный дом, потому что принимала более состоятельных клиентов, нежели простые моряки. Саркин остановился перед дверью, высвободил свою ауру, затем зашел в таверну, расположенную на первом этаже. В центре зала вверх уводила винтовая лестница, а вокруг нее располагались деревянные столики. Пол был устлан чистой соломой. В очаге горел торф. Молодые женщины, сидевшие на положенных на скамьи подушках, были обнажены или одеты только в прозрачные сорочки из Бардека. Девушка, на которой не было ничего, кроме завязанного вокруг бедер черного шелкового платка, поспешила навстречу новому гостю. Ее голубые глаза были подведены бардекианской краской, а длинные светлые волосы пахли розами.

— Мы так давно не видели тебя, Сарко! — воскликнула она. — Ты привез товар?

— Привез, но я продам его вашей хозяйке. И именно она будет его распределять.

Между грудей девушки пробежала капля пота. Саркин протянул руку и вытер ее. Его рука задержалась там дольше, чем нужно. Девушка жеманно улыбнулась и придвинулась поближе.

— Где Гвенха?

— В погребе, но нельзя ли мне сейчас получить чуть-чуть? Я расплачусь с тобой так, что тебе понравится.

Саркин медленно поцеловал ее, затем оторвался от губ девушки и улыбнулся ей.

— Я ничего тебе не дам, пока не разрешит твоя хозяйка.

Прислуживающий в таверне мужчина отодвинул от стены два бочонка с элем, затем открыл потайную дверь и пропустил Саркина вниз. Место на первый взгляд казалось обычным погребом. Там стояло множество бочек с элем и медом, с потолка среди сеток с луком свисали копченые окорока. Но на дальней стене была дверь, а когда Саркинн постучался, суровый женский голос грубо спросил, кто он такой.

— Саркин. Вернулся из Бардека.

После этого дверь открылась. На пороге стояла Гвенха. Она улыбалась ему. Карие глаза, опухшие веки, лицо в паутине морщин. Ей было около пятидесяти, она сильно располнела, а волосы красила хной. На каждом пальце хозяйка носила по кольцу с камнем, а на шее висела цепочка с серебристо-голубым амулетом, предохраняющим от дурного глаза. Саркин улыбнулся про себя; она знала его только, как перевозчика наркотиков, и не представляла, что он как раз тот человек, у которого дурной глаз.

— Заходи, красавчик. Как я понимаю, у тебя есть кое-что для меня.

— Есть, и хорошего качества.

В личных покоях Гвенхи было очень душно, духота давила. Хотя под потолком имелись вентиляторы, в комнате застоялся запах духов и старого опиумного дыма. Гвенха села у небольшого столика, инкрустированного стеклом, — на столешнице свивалась яркая спираль из красных и голубых кусочков. Женщина наблюдала, как Саркин расстегнул пояс с мечом, положил его рядом на стул, затем снял через голову рубаху. У него на шее висели плоские кожаные мешки, соединенные подобно седельным вьюкам. Саркин снял их и бросил перед ней.

— По пять серебряных монет за каждый брусок. Увидишь, почему, когда откроешь.

Гвенха жадными пальцами развязала мешки и достала первый брусок, примерно три дюйма в длину на два в ширину. Она развернула промасленный пергамент и понюхала гладкий черный опиум.

— Выглядит хорошо, — объявила женщина. — Но больше ничего не скажу, пока не выкурю немного.

На столе стояла горящая лампа со вставленной внутрь свечой, рядом лежала длинная белая глиняная трубка и набор лучинок. Гвенха отрезала кусочек опиума небольшим кинжальчиком, набила трубку, затем зажгла лучину. Вначале женщина нагрела трубку снизу, затем поднесла лучину к липкому опиуму. От первой затяжки она закашлялась, но продолжала посасывать трубку.

— Великолепно, — снова затягиваясь дымом и снова хрипло кашляя, объявила она. — А какова цена сразу за десять брусков?

— Пятьдесят серебряных монет.

— Что? Никакой скидки?

— Никакой.

— В таком случае, возможно, я не куплю ни йоты.

Саркин просто улыбнулся. Он ждал.

— Ты трудный человек, Сарко, — она с неохотой опустила трубку и позволила ей потухнуть. — Я принесу деньги.

Пока Саркин отсчитывал бруски, Гвенха исчезла в соседней комнате и наконец вернулась с тяжелой горстью серебра.

— Хочешь одну из девушек, пока ты здесь? — передавая деньги, спросила хозяйка борделя. — Конечно, бесплатно.

— Спасибо, но не могу. У меня еще есть дела.

— Если захочешь, возвращайся сегодня ночью.

— Тогда да. Эта блондинка с краской вокруг глаз — скажи ей, чтобы была готова. Ты запомнишь цену, которую только что установила?

Гвенха улыбнулась, показав беззубый рот.

— Для тебя запомню. Хм. Кто-то говорил мне, что ты предпочитаешь мальчиков. Они врали?

— А тебе какое дело?

— Никакого. Просто поинтересовалась. Ты что, как и некоторые бардекианские купцы, любишь и тех, и других? Они, как я слышала, получают удовольствие и от мальчиков, и от девочек, хотя все-таки предпочитают первых.

Саркин уставился прямо на нее.

— Старуха, ты заходишь слишком далеко.

Гвенха вздрогнула и отступила на шаг. Пока Саркин одевался, она ежилась в кресле и теребила свой амулет.

Покинув район Дна, Саркин отправился вверх по течению реки, держась подальше от главных улиц там, где только было возможно. Не желая привлекать ничье внимание, он остановился в гостинице в другом бедном районе города. К тому же он не хотел размещаться поблизости от Дна, где осталось слишком много болезненных воспоминаний. Его мать была дорогой шлюхой в публичном доме, очень похожем на заведение Гвенхи. По какой-то прихоти она родила двоих детей, сохранив только две из своих многочисленных беременностей, — Саркина и его младшую сестру Эви. Она попеременно то баловала их, то забывала об их существовании, пока ее не задушил пьяный моряк. Саркину было семь, а Эви три года. Владелец борделя выгнал их на улицу, где они долго вели нищенскую жизнь, ночевали под телегами и в сломанных бочках из-под эля, добывали медяки и сражались со старшими мальчишками за еду.