Была тому еще и другая причина: в комнате сидели два репортера, и если он скажет что-нибудь девушке, они тут же узнают, кто он и что здесь делает. Тогда ему не избежать очередной фотографии на первой полосе и подробного рассказа о всех его последних действиях. Они могут подать информацию либо прямо, либо недомолвками (вероятнее всего, второе, если они пообщаются с полицией и с доктором Ковелом), но, так или иначе, допускать этого нельзя.

— Ну, — спросила Гленда, — с чего вы начнете? Прежде чем он успел ответить, один из репортеров у аппарата для чтения микрофильмов поднял голову и сказал:

— Гленда, можно мне взглянуть на все ежедневные выпуски между 15 мая и 15 сентября 1952 года?

— Минуточку, — сказала она, гася свою невыкуренную сигарету. — Этот джентльмен первый.

— Ничего, ничего, — сказал Чейз, воспользовавшись случаем. — У меня уйма времени.

— Точно? — спросила она.

— Ага. Принесите ему то, что он просит.

— Я вернусь через пять минут, — пообещала девушка.

Она прошла через маленькую комнату и вышла в широкую дверь архива; и Чейз, и репортер наблюдали за ней. Хоть и высокая, она вовсе не выглядела неуклюжей и двигалась с чувственной, кошачьей грацией, из-за которой казалась хрупкой.

Когда она ушла, репортер сказал:

— Спасибо, что согласились подождать.

— Ничего.

— Мне в одиннадцать нужно закончить материал, а я еще даже не начал собирать источники сведений. — Он снова повернулся к своему аппарату и стал читать последнюю статью. Чейза он, по всей видимости, не узнал.

А тот воспользовался случаем и вышел из комнаты. До этого столь удачного перерыва он боялся, что ему принесут запрошенные материалы и придется тратить время, просматривая их, чтоб до конца сыграть роль, которую он себе придумал.

Вернувшись к машине, Чейз открыл свой блокнот и просмотрел список, но добавить к нему было нечего, да кроме того, он не видел никакой логической связи между восемью пунктами, которые уже записал. Захлопнув блокнот, он завел мотор и поехал на шоссе Джона Ф.Кеннеди.

Через пятнадцать минут он уже мчался по четырехрядному междугородному шоссе за пределами города; спидометр показывал семьдесят миль в час, ветер со свистом врывался в открытые окна и шуршал в волосах. Чейз думал о Гленде Кливер и едва замечал оставленные позади мили.

После школы Чейз отправился учиться в столицу штата, потому что тамошний университет имел несколько преимуществ перед более отдаленными университетами. Он располагался всего в сорока милях от дома, и мать была рада, что сын сможет приезжать домой чаще, нежели только на рождественские и весенние каникулы, хотя для него это было совсем не так важно. Чейз остался в штате, потому что в этом случае мог пользоваться отцовским прекрасно оборудованным гаражом для ежемесячного технического обслуживания своего “доджа”. Он унаследовал любовь к автомобилям от отца, и ему становилось не по себе, когда он долго не имел доступа к хорошему механическому оборудованию. (Во время войны механизмы приобрели для Чейза совсем иное значение, и он потерял всякий интерес к возне с железками.) К тому же находясь так близко к дому, он мог по-прежнему поддерживать отношения с девушками, с которыми встречался раньше, учившимися в школе на класс или два младше, чем он. Если девушки в столице штата окажутся слишком искушенными, чтобы обращать на него внимание, то он знал: дома найдется несколько всегда готовых юных девиц, с которыми можно будет встречаться хоть каждый выходной. (Во время войны его мужской шовинизм слинял, сменившись, что, на его взгляд, было гораздо хуже, полным безразличием, глубочайшей скукой.) Теперь, остановив машину у административного корпуса университета, Чейз чувствовал себя чужим здесь, как будто вовсе и не он провел четыре года жизни в этих зданиях и их окрестностях, исходил вдоль и поперек эти дорожки под раскидистыми кронами ив и вязов. Эта часть его жизни была отторгнута от настоящего времени войной, и чтобы проникнуться ее настроениями и воспоминаниями, нужно было вновь пересечь реку войны, чтобы выйти на берег прошлого, а этого он не мог позволить себе проделать из чистой сентиментальности. Он чужой в этом месте — чужим и останется.

Чейз нашел отдел регистрации студентов, существовавший в одном и том же месте уже более пятидесяти лет, и узнал в лицо почти всех его сотрудников, хотя никогда понятия не имел, как их зовут. На этот раз, обращаясь к заведующему отделом, он решил, что лучше всего сказать правду. Он назвал свое имя и вкратце объяснил цель визита.

— Я вас не узнал, а между тем, видимо, мог бы и узнать, — посетовал заведующий, маленький, бледный, нервный человек с аккуратно подстриженными усиками и в старомодной белой рубашке с воротником апаш. Он все время переставлял предметы на столе с места на место. Звали его Браун, и он сказал, что рад встретиться с таким выдающимся выпускником.

— Знаете, в последние месяцы десятки человек справлялись о вас, с того самого момента, как было объявлено о награждении. Должно быть, вам не раз предлагали отличную работу.

Чейз сделал вид, что не заметил косвенного вопроса, и спросил:

— А вы записываете имена и адреса тех, кто спрашивает архивные данные о выпускниках?

— Конечно! — ответил Браун. — Мы даем информацию только бизнесменам.

— Прекрасно, — сказал Чейз. — Я ищу человека, который приходил во вторник, в прошлый вторник.

— Одну минуточку. — Браун принес регистрационный журнал, положил его на конторку, затем снова взял и стал пролистывать. — Был только один джентльмен, — сказал он.

— Кто же?

Браун показал Чейзу адрес и прочитал его вслух:

— Эрик Бренц, таверна “Гейтуэй Молл”. Это в городе.

— Я знаю, где это, — сказал Чейз. — Он что, предлагал вам работу?

— Нет.

— А я так понял, что он вам досаждает предложениями, — сказал Браун. Он взял авторучку, лежавшую на конторке, бесцельно повертел в руках и снова положил на прежнее место.