Вместе с Томми они извлекли содержимое запыленных ящиков. Первым Томми вытащил запечатанный конверт, скатанный в длину и скрепленный эластичной лентой, которая отцепилась при первом же прикосновении.

— Похоже, ценный — сказал Альберт.

Томми бросил взгляд на конверт. На нем стояло: «Конфиденциально».

— Ну вот, — сказал Альберт, — «Конфиденциально». Это ключ к разгадке.

Томми извлек содержимое конверта. С полстраницы тетрадочного листа было исписано выцветшими чернилами, причем страшно корявым почерком. Томми повертел листок и так и этак, а Альберт, тяжело дыша, заглядывал ему через плечо.

— «Рецепт миссис МакДоналд для крема из лососины, — прочитал Томми, — выданный в знак особого уважения. Возьмите два фунта вырезки из лососины, одну пинту джерсейской сметаны, рюмку бренди и свежий огурец…» — Томми замолчал. — Простите, Альберт, этот ключ к разгадке, несомненно, приведет нас к хорошей стряпне.

Альберт издал какие-то звуки, свидетельствующие о его отвращении и разочаровании.

— Ничего, попробуем еще, — успокоил его Томми. Очередной запечатанный конверт оказался не таким уж древним. На нем было две печати серого воска, с изображением на каждой из них дикой розы.

— Красиво, — произнес Томми, — весьма странно для тети Ады. Наверное, как готовить пирог с бифштексом.

Томми разорвал конверт, и брови у него поползли вверх. Из конверта выпали десять аккуратно сложенных пятифунтовых банкнот.

— Тонюсенькие, — сказал он. — Это старинные. Вы знаете, такие у нас были во время войны. Качественная бумага. Вероятно, уже не являются законным платежным средством.

— Деньги! — воскликнул Альберт. — Зачем ей были все эти деньги?

— Ну это сбережения старушки на черный день, — ответил Томми. — У тети Ады всегда были сбережения на черный день. Много лет назад она как-то сказала мне, что у каждой женщины должно быть пятьдесят фунтов пятифунтовыми банкнотами на всякий, как она выражалась, непредвиденный случай.

— Ну деньги-то пригодятся, — сказал Альберт.

— Не думаю, что они абсолютно устарели. По-моему, их еще можно обменять в банке.

— Остался еще один конвертик, — сказал Альберт. — Тот, что из другого ящика.

Конверт оказался потолще, с тремя важными с виду печатями. На нем было написано той же корявой рукой: «В случае моей смерти этот конверт должен быть в неоткрытом виде отправлен моему стряпчему мистеру Рокбери из адвокатской конторы „Рокбери энд Томкинс“, либо же моему племяннику Томасу Бересфорду. Не имеющему на это права не вскрывать».

Внутри лежало несколько плотно исписанных страничек. Почерк был плохой, очень корявый, тут и там довольно неразборчивый. Испытывая определенные трудности, Томми прочел записку.

— «Я, Ада Мэрайа Фэншо, записываю здесь некоторые вещи, о которых мне стало известно и о которых мне рассказали люди, проживающие в нашем приюте для престарелых под названием „Солнечный кряж“.

Я не могу поручиться за то, что верна вся представленная здесь информация, но, похоже, есть основания полагать, что здесь имеют — или уже имели — место подозрительные, а то и преступные действия. Элизабет Муди, глупая, но я думаю, правдивая женщина, заявляет, будто она опознала здесь хорошо известную преступницу. Среди нас, вероятно, есть отравитель. Лично я предпочитаю сохранять беспристрастность, но я буду смотреть в оба. Я предполагаю записать здесь некоторые факты, которые стали мне известны. Возможно, все это — бред сивой кобылы. Просьба к моему стряпчему или к моему племяннику Томасу Бересфорду провести полное расследование».

— Ну вот! — с триумфом сказал Альберт. — А я вам что говорил! Это же КЛЮЧ К РАЗГАДКЕ!

— Я полагаю, что нам надо сейчас сделать, так это как следует подумать, — сказала Таппенс.

После приятной встречи в больнице, Таппенс, наконец, с честью выписали. Верная парочка обменивалась своими наблюдениями и выводами в гостиной лучшего номера «Барашка и флага» в Маркет Бейсинге.

— О том, чтобы думать, даже думать забудь, — скаламбурил Томми. — Не забывай, что сказал доктор, прежде чем тебя выписать. Никаких волнений, никакого умственного напряжения, почти никакой физической деятельности — полный покой.

— А чем еще я сейчас занимаюсь? — спросила Таппенс. — Задрала ноги вверх, разве нет, а голова у меня лежит на двух подушках. Что же касается того, чтобы думать, так думать — это вовсе не обязательно умственно напрягаться. Математикой я не занимаюсь, экономику не изучаю, не подсчитываю домашние счета. Думать — это значит отдыхать, устроившись поудобнее, и, даже если подвернется что-нибудь интересное и важное, не принимать никаких решений. Во всяком случае, ты, наверное, предпочитаешь, чтобы уж лучше я немного подумала, задрав ноги и положа голову на подушки, чем снова начала действовать.

— Об этом не может быть и речи. Это исключено. Ты понимаешь? Ты должна оставаться в состоянии покоя. Если только возможно, Таппенс, я глаз с тебя не спущу, потому что я тебе не доверяю.

— Ну что ж, — сказала Таппенс. — Лекция окончена. Теперь давай подумаем. Подумаем вместе. Не обращай внимания на то, что наговорили тебе доктора. Если б только ты знал столько о докторах, сколько знаю о них я…

— Доктора пусть тебя не волнуют, — ответил Томми. — Ты будешь делать так, как я тебе говорю.