— То есть вы уже вышли, что называется, на массового зрителя?

— Больше того, Варпаховский организовал джазовый оркестр под названием ПЭКСА — Первый Эксцентрический Камерный Сочетательный Ансамбль. Оркестровки делали нам очень известные музыканты. Выступали мы в «Кино Малая Дмитровка». Там шли фильмы с Бастером Китоном, Гарольдом Ллойдом и так далее. Директором кинотеатра был Михаил Бойтлер. Он предложил нам прослушаться в спортивном зале. Мы исполнили несколько номеров, ему понравилось, и нас пригласили выступать перед сеансом, что мы и делали в течение месяца. Причем мы даже пытались озвучивать мультфильмы Диснея — импровизировали, обыгрывали шлепки, падения, полеты. Все члены джаза были консерваторцами, и только я благодаря дружбе с Варпаховским пристроился туда без музыкального образования — играл на свистульках, трещотках, короче, создавал шумы. Сам Варпаховский играл на бутылках. Но однажды приехал секстет негров, и нам пришлось уйти.

— Профессиональное образование вы получили у Завадского. Это был первый набор в его студию?

— Да. Это было в 1926 году. До этого я учился сначала в церковно-приходской школе в районе Самотеки, в Троицких переулках. Когда произошла революция, я перешел в городское училище, а когда начался голод, мы уехали в Саратовскую губернию, в город Кузнецк. Через два года я вернулся в Москву. По окончании школы я поступил в московское отделение «Ленинградской Красной газеты» на Советской площади. Работал передиктовщиком — надо было где-то зарабатывать деньги. А потом, когда появились афиши о приеме в студию Завадского, я ушел туда, потому что хотел быть актером.

Вместе со мной на курс поступали Ростислав Плятт, Марк Перцовский, Юра Дуров — известный дрессировщик, который, правда, откололся месяца через три — ушел к своим зверюшкам. Студия находилась на Сретенке, на втором этаже в помещении бывшего паноптикума. Первой постановкой студии стала возобновленная пьеса «Любовью не шутят» Альфреда Мюссе. А вскоре нам дали новое помещение там же, на Сретенке, где мы и начали сезон 1931 года. На открытии присутствовал Всеволод Эмильевич Мейерхольд.

Мне запомнилось на всю жизнь, как мы встречали в студии первый Новый год в нашей большой семье. Всю ночь к нам приезжали актеры из других театров, поздравляли, некоторые выступали с концертными номерами. Это было весело, интересно. Первый тост подняли, конечно, за 27-й Новый год, а второй тост — за здоровье Веры Марецкой, которая только что родила сына Завадскому.

— Насколько я знаю, еще будучи студийцем вы работали не только под началом Завадского, но и у Натальи Ильиничны Сац.

— Да, в 28-м году, опять же чтобы зарабатывать, я поступил в труппу Театра для детей под руководством Натальи Ильиничны Сац. Театр находился в помещении кинотеатра «Арс» на Тверской. Днем давались спектакли, а вечером шли киносеансы. Потом я работал в разных местах. Уже будучи штатным работником радио, выступал с джазом Цфасмана — вел конферанс в образе. Текст написал известный позднее автор Червинский. Поработал и в цирке. В Ленинграде шла пантомима «Тайга в огне». Ее привезли в Москву, стали возобновлять. Режиссер Петров предложил мне роль японского консула во Владивостоке. Самое смешное, что я должен был во время сцены поимки партизан под звуки выстрелов выехать на лошади на арену, встать напротив арестованных партизан и вынести приговор, затем совершить круг по арене и уехать. А я боялся, не знал, как лошадь себя поведет, — тут же идет стрельба. Но хорошо, что лошадь была к этому приручена.

— Ростислав Плятт в своей книге «Без эпилога» пишет, что в студии Завадского, где вы учились, у него были три ближайших товарища: Митя Февейский, Люсик Пирогов и Толя Кубацкий, или, «как ласково мы его называли, Кубик. Из всей нашей компании он один умел играть на рояле и поэтому нещадно эксплуатировался». Тут даже эпиграмма имеется:

Но дальше Плятт говорит о том, что позднее вы с ним оказались в центре неприятного инцидента. В театральной стенгазете вы резко выступили против дирекции театра, дело пошло по инстанциям, вы возмутились и ушли из театра. Плятт через год вернулся, а вы нет.

— Это слишком волнительное и серьезное для меня событие. Плятт исказил факты, он не сказал правду, а это меня очень огорчило. Он писал воспоминания в последний год своей жизни, а мы с ним никогда не вспоминали события 32-го года. Казалось бы, всего лишь стенгазета в коллективе в 30 человек, но случились очень волнительные события.

Когда мы открыли сезон 1931 года в новом помещении, возникла острая необходимость пополнить труппу. Предполагалось, что помощники Завадского займутся поисками молодых актеров, причем таких, которые согласились бы работать за нашу небольшую зарплату и к тому же подходили театру. Вопрос стоял очень остро, так как, не решив его, мы не могли начать новый сезон. Время шло. И вдруг Завадский заявляет, что собирается на месяц к Черному морю. Вы сами понимаете, что пополнение труппы — основная задача художественного руководителя, все зависит от него. И вдруг это сваливалось на наши плечи. Что ж, хозяин — барин.

Завадский уехал. Но неожиданно в стенах студии возникла группа неизвестных нам людей, довольно свободно чувствующих себя среди нас. Никто их не знает, никто ничего не понимает. Оказалось, что это наши новые актеры. Кем они приглашены? Мы с Пляттом пошли к директору за объяснениями. А директор у нас тоже был новым, Артур Григорьевич Орлов — работник киевского Посредрабиса. Он нам рассказал, что Завадский перед отъездом пришел к нему с просьбой пригласить на свой взгляд человек шесть-семь актеров, и чем быстрее, тем лучше. Что он и сделал. И всего делов!