— Я видел больных в лазаретах и госпиталях, на улицах и в домах престарелых, я много раз видел, как болезнь пожирает смертные тела. Я вижу болезнь человеческую так же ясно, как вижу сейчас боль в этом человеке, вот в нем.

— Правда? — взгляд Призрака изменился — стал пристальнее и словно потемнел. — И что же это за боль, если не секрет?

Юноша прикрыл глаза, сосредоточился. Голос стал звучным, интонации — неестественно-торжественными, как у старой гадалки. Малдер уже досадливо передернул плечами, когда на него обрушился смысл слов, тяжело, по одному произносимых мальчишкой-пророком:

— Ваша боль… связана… с братом или сестрой… Это старая боль. Застарелая, — теперь он смотрел Малдеру в глаза. — Боль, которую годы так и не исцелили.

— Это что, фокус такой? — не выдержала Дана. — Что за надувательство?

Черт его знает, как он угадал, этот юный шарлатан, но совпадение получилось катастрофическое! Теперь Малдер ни о чем, кроме пропавшей Саманты, и думать не сможет. Хоть врачей вызывай!

— Нет. Это не фокус, мэм, — спокойно произнес мальчик, переведя взгляд на нее, и залпом отхлебнул полбанки пива.

— Я хочу услышать об этой боли поподробней. Расскажи мне, — попросил Фокс.

Скалли в сердцах вскочила. Ну что, он разве не понимает? Классический же трюк: стоит угадать хоть одну важную деталь из прошлого — и все остальное легко достраивается по реакции! Что же, Малдер никогда цыганок не видел? С предсказательницами не разговаривал? «Вижу рядом с ним женщину… блондинку… нет, брюнетку!.. высокую… нет, маленькую!.. далеко-близко, горячо-холодно…» Теперь, когда этот малолетний жулик нащупал слабое место Призрака, он из него веревки вить будет!

— Я вижу ее ясно как божий день, — щурясь, говорил Сэмюэл. — Это девочка. Вы потеряли сестру.

Призрак смотрел на избитого пьяного мальчишку как завороженный.

— Вы потеряли сестру совсем маленькой. Кто-то забрал ее.

— Дальше! — разлепил Малдер пересохшие губы.

— Кто-то чужой… Совсем чужой… Яркий свет…

— Шериф! — громко позвала Скалли. Она больше не могла попустительствовать этому безобразию.

— Вам нужно было приехать немножко раньше, — с видимым сожалением проговорил юноша. — Возможно, мне удалось бы исцелить вашу боль.

— Ладно, хватит, — обронил приблизившийся Дэниэлс.

— Да подождите же! — переполошено обернулся Фокс. — Мне нужна еще минутка.

Минутки ему не дали. Не Морис Дэниэлс, а сам мальчик. Он поднялся и сказал с внезапно вернувшейся надменностью, в которой Фокс теперь явственно слышал горечь:

— Но я больше не могу вам помочь. Уже — не могу. Больше ничего не могу. Мой дар покинул меня.

— Наручники на него! ~ скомандовал шериф.

Сэмюэл спокойно подставил запястья под стальные браслеты, но поморщился, когда защелкнулся замок. Пальцы его, унизанные массивными перстнями, непроизвольно сжались.

— Ладно, пошли. — Шериф потащил арестованного к выходу, частя скороговоркой: — Ты имеешь право молчать, ты имеешь право на адвоката…

Мальчик вдруг вывернулся из-под руки шерифа, вцепившейся в полуоторванный синий воротник, и оглянулся:

— Мистер Малдер! Я скажу вам! Господь наблюдает за своей паствой, он подает нам знаки каждый день. Прислушайтесь к своему сердцу. Имеющий глаза да увидит.

В следующее мгновение его выволокли наружу.

Дана с беспокойством поглядела на нА-парника… как следует подумала, набрала побольше воздуху и выпалила:

— Мне кажется, он шарлатан.

— Ты знаешь, — сглотнув, Малдер поднялся и, избегая смотреть Скалли в глаза, пошел к дверям, — я в этом не уверен.

Окружной суд, предварительное слушание

Кенвуд, штат Теннесси

6 марта 1994

Около четырех часов пополудни

Предварительное слушание до делу Сэмюэла Хартли получилось, мягко говоря, дурацким. Должностные лица в зале суда не могли избавиться от чувства неловкости. Почти все они хотя бы раз побывали на представлениях «Министерства чудес», почти все — или хотя бы их близкие родственники — были лично знакомы с людьми, убежденными, что Сэмюэл излечил их от тяжкой болезни. И вот теперь этот мальчик сам обвинил себя в двух убийствах, которые для человека разумного не могли представиться ничем, кроме чудовищного совпадения. Показания свидетелей обвинения звучали как детский лепет; перекрестный допрос превратился в цирк; прокурор произнес длинную туманную речь о необходимости торжества правосудия, но так и не смог мотивировать обвинения ничем, кроме глубокой убежденности шерифа и признания самого обвиняемого; адвокату с трудом удалось остановить поток панегириков в адрес юного чудотворца… И все служители Фемиды, в особенности судья, старательно придерживались привычной юридической терминологии — чтобы не соскользнуть в осознание бредовости ситуации.

Обвиняемый смотрел на происходящее с тихим отчаянием. Эти люди ровно ничего не понимали, они говорили о каком-то другом Сэмюэле — в лучшем случае о том, каким он был раньше. Ему хотелось кричать: «Разве вы не видите? Я не тот, я грешник, я мирянин, не смейте меня выпускать! Иначе я так и не смогу очиститься…»

— …учитывая исключительно примерную репутацию подсудимого, — речь адвоката подходила к концу, — и в высшей степени косвенный характер улик по этому делу, я прошу отпустить моего клиента до суда под честное слово, без залога…