«Что вы имеете в виду?»

«Думаю, когда Кларенс говорит „человек“, он подразумевает нечто иное, чем вы».

«Это вполне возможно. Люди используют слова очень свободно, и за мной это водится».

«Что вы подразумеваете, когда говорите „человек“?»

«Иногда я подразумеваю вид хомо сапиенс. Я ведь говорила, что люди употребляют слова неоднозначно. Празы, кажется, более точны в своих речах».

«А когда вы говорите „права человека“, что вы подразумеваете?»

«Когда я говорю „права человека“, я подразумеваю хомо сапиенса и праза сапиенса. В этом контексте я имею в виду любого сапиенса. Не стала бы гарантировать, что Кларенс употребляет то же самое в таком контексте».

«Вы думаете, что я – человек?»

«Я знаю, что вы – человек. Мы друзья, не так ли? Я же не могу дружить с... ну, с „псевдокроликом“, ведь правда?»

Он издал удивительный грохочущий звук, выражая крайнее изумление. И сказал:

«Не могу себе этого представить. Тогда, если я – человек, мне полагается иметь права человека».

«Так, – ответила я. – Совершенно точно, полагается».

Возможно, все это – моя вина. Эсперанца расскажет тебе остальное: последние две недели призы сидят у нее по всему дому, они снова и снова смотрят фильм о Мартине Лютере Кинге, который она достала.

Не знаю, чем это закончится, но до чертиков хочу, чтобы ты был здесь и все видел. С любовью, Мэри.

Мэри смотрела, как местный ребенок щелкает орехи своим щелкунчиком-Халемтатом, и холодная дрожь пробегала у нее по спине. Это был уже одиннадцатый за неделю. Очевидно, не один Чорниэн мастерил этих щелкунчиков, кто-то еще затеял производство. Однако, чтобы в челюсти Халемтата вкладывал орехи ребенок – такое она видела впервые.

– Здравствуй, – сказала она, наклоняясь. – Какая чудесная игрушка! Покажешь, как она действует?

Непрерывно треща иглами, ребенок показал ей свою игрушку. Затем он (или она – спрашивать до переходного возраста невежливо) воскликнул:

– Забавная штука! Мама смеется, смеется и смеется.

– А как зовут твою маму?

– Пилли, – сказал ребенок. Потом добавил: – С зелеными и белыми бусинами на иглах/

Так, Пилли. Ее остригли за слова о том, что Халемтат вырубил имперский заповедник столь онаянно, что деревья никогда уже больше не вырастут.

И тут она осознала: еще год назад ни один ребенок не проговорился бы, что его маму остригли. Даже мысль об этом была бы позорной и для родителей, и для детей. Мэри оглядела базар и увидела не меньше четырех остриженных празов, делающих покупки к ужину. Это были Чорниэн со своим ребенком и двое незнакомцев. Она попытаюсь узнать их по мордочкам, но не смогла и обратилась за помощью к Чорниэну.

«Удивительно, – отметила про себя Мэри, – еще год назад было неприлично спрашивать о таких вещах».

Едва Мэри успела поблагодарить ребенка, как три праза в окрашенных игольчатых воротниках – униформе гвардии Халемтата – с важностью подошли к ним.

– Вот он, – сказал самый рослый.

– Да, – подтвердил второй – Пойман во время акции. Рослый уселся по-собачьи и объявил.

– Ты пойдешь с нами, негодник. Указ Халемтата. Мэри охватил ужас.

Ребенок щелкнул последний орех, радостно затрещал иглами и спросил:

– Меня остригут?

– Вот именно, – ответил рослый.

Он грубо отобрал и отбросил щелкунчика и повел ребенка прочь. Растерянная Мэри крикнула вслед:

– Я скажу Пилли, что произошло и где тебя искать! Ребенок оглянулся, снова затрещал и ответил:

– Спросите, будут у меня серебряные бусы, как у Хортапа?

Она взяла брошенного щелкунчика – чтобы не подобрал другой ребенок – и со всех ног бросилась к булочной Пилли.

Пилли, узнав о случившемся, закрыла ставни магазинчика и спросила Мэри:

– Кажется, вы боитесь за моего ребенка?

– Боюсь, – ответила Мэри.

– Вы очень добры, но опасаться не стоит. Даже Халемтат не осмелится сделать ребенку хашей.