Шрифт:
— Он вас очень любит.
— Да, конечно.
— Он говорил мне это несколько раз. Рассказывал, как гордился вами, вашей стойкостью, с которой вы переносили тяготы семейной жизни с ним, пока он служил, как восхищался вами, когда вы отшили тех репортеров, помните?
Она тихонько засмеялась, потом шмыгнула носом.
— Да, я была в порядке. Добрые старые времена. Вот только тогда Джека подолгу не бывало дома, а теперь, когда мы вместе…
— Вот именно. Вы очень хорошо сказали. Вы вместе, вдвоем. И совсем ни к чему, чтобы здесь был я, как третий лишний. Через пару минут я ухожу.
— Возьмите мою машину.
Бьюкенен удивленно вскинул голову.
— Я чувствую, что она вам пригодится. — Она коснулась его руки. — Мне она точно не пригодится. Я уже не пользовалась ею перед тем как лечь последний раз в больницу. Возьмите ее. Пожалуйста.
— Я верну ее вам, как только устроюсь на новом месте.
— Это не к спеху, поверьте.
— Синди?
— Да?
— Мне очень жаль.
— Да, Мне тоже.
Бьюкенен наклонился и ласково поцеловал ее в щеку, ощутив на губах солоноватый вкус ее слез.
— Берегите себя.
— Я старалась. Но ничего хорошего из этого не вышло. Вы берегите себя.
— Придется. — Он поднялся с коленей. — Может, еще вернусь в эти места когда-нибудь.
Она ничего не ответила.
— Ну, пора дать вам поспать немного. — Бьюкенен коснулся ее щеки, потом вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
14
Дойл сидел за кухонным столом и раскладывал пасьянс. Он не поднял головы, когда Бьюкенен вошел в кухню.
— Я все слышал.
— И что же?
— Спасибо. Друзья многое значат. Сейчас их у нее не так уж много. Большинство разбежались, узнав, как серьезно она больна. У них кишка была тонка сказать Синди то, что ты ей только что сказал.
— А что я сказал?
— Вот это: «Мне очень жаль». — Дойл поднял глаза от карт. — Синди права. Думаю, это отличная мысль — взять ее машину вместо моего микроавтобуса. Не так бросается в глаза. Когда она станет тебе больше не нужна, просто дай мне знать, где ты ее оставил. А вот еще одна неплохая идея. — Дойл сунул руку под стол, где имелось, должно
быть, специальное крепление, потому что, когда рука вновь появилась, в ней была 9-миллиметровая «беретта».
Бьюкенен бросил взгляд в сторону окон. Шторы были задернуты, так что никто снаружи не мог увидеть оружия. Но он все еще опасался, что внутри могли быть установлены скрытые микрофоны. Не говоря ничего вслух, он отрицательно покачал головой.
Дойл спросил беззвучно, одними губами:
— ПОЧЕМУ НЕТ?
Бьюкенен взял лежавший на столе блокнот и написал: «ЧТО, ЕСЛИ МНЕ ПРИДЕТСЯ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НЕГО?»
Дойл вынул ручку и написал на блокноте: «Я ВЗЯЛ ЕГО У ПОГИБШЕГО СОЛДАТА В ПАНАМЕ. КО МНЕ ОН НЕ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ».
Бьюкенен некоторое время смотрел на Дойла, потом утвердительно кивнул. Он вынул обойму, убедился, что она заполнена, вернул ее на место, передернул затвор, чтобы патрон вошел в патронник, поставил оружие на предохранитель, потом засунул его за пояс брюк сзади, у позвоночника, и прикрыл его, надев темно-коричневую нейлоновую ветровку, которую одолжил ему Дойл.
Дойл оценил результат.
— Сидит отлично, как влитая.
Бьюкенен взглянул на вмонтированные в плиту часы. Восемь двадцать пять. Бейли должен позвонить через пять минут. Дойл пожал плечами, словно говоря: «Имей терпение». Опасаясь, что в кухне могли быть установлены «жучки», оба молчали. Дойл порвал лист с записями, сжег клочки в блюдце и смыл пепел в раковину — больше, как казалось, от нечего делать, чем для того, чтобы уничтожить улику. Потом он вернулся к пасьянсу, видимо, понимая, что Бьюкенену необходимо сосредоточиться и не захламлять мысли пустячными разговорами.
Восемь тридцать. Бьюкенен не отводил глаз от телефона. Прошло пять минут. Потом десять. Голова у него начала раскалываться. Наконец без четверти девять телефон зазвонил.
Бьюкенен сразу схватил трубку, чтобы звонки не разбудили Синди.
— Там недалеко от тебя, на Пайн-Айленд-роуд, есть небольшая аллея. На пересечении с бульваром Санрайз, — сказал хрипловатый голос Бейли.
— Я знаю, где это. Проезжал там.
— Подойдешь к пиццерии. Встанешь справа от входа. Будь ровно в девять. Приходи один.