Теперь оно было близко к концу светлой полоски, рядом с барьером тьмы, все еще разделяющим корабль и сверкающее начало лунной дорожки. Оно ударилось об этот барьер, как птица о прутья клетки, и я понял, что это не туман, рожденный морем и воздухом. Оно завертелось сверкающими полосами, водоворотами кружевного света, спиралями живого пара. Внутри него со странным, незнакомым сверканием двигалось что-то перламутровое. Светящиеся, сверкающие частички скользили сквозь него, как будто оно притягивало их из лучей, окружавших это нечто.

Все ближе и ближе подходило оно, рождаясь в сверкающих волнах, и все тоньше и тоньше становилась защищавшая нас полоска тьмы. Хрустальные звуки слышались все отчетливее — ритмичные, похожие на музыку с другой планеты.

Теперь я видел внутри сверкающего тумана сердцевину, ядро более интенсивного света, жилистого, опалового, лучезарного, напряженно живого. А над ним, в путанице дрожащих и пульсирующих полос и спиралей — семь огоньков.

Во всем непрерывном, но странно организованном движении этого… существа семь огней держались устойчиво и неподвижно. Один жемчужно-розовый, еще один тончайшего голубовато-перламутрового цвета; один сверкающе-шафрановый, еще один изумрудный, как мелкие воды вблизи тропического острова; смертельно белый; призрачно-аметистовый; и еще один серебряный, цвета рыбы, выпрыгивающей из глубины океана под луной. Так они сияли, эти семь маленьких разноцветных шаров внутри опалового тумана, чем бы он ни был, — балансирующие и ожидающие, ждущие приближения к нам, когда исчезнет разделяющая полоска темноты.

Звенящая музыка стала еще громче. Она пронзала уши дождем крошечных копий, заставляла сердце ликующе биться — и сжимала его скорбью. Она сжимала горло в приступе восторга и крепко держала его, как рука бесконечной печали!

До меня донесся бормочущий возглас, он слышался отчетливо, но исходил как бы из чего-то абсолютно чуждого этому миру. Ухо восприняло этот возглас и с трудом преобразовало его в звуки этого мира. И мозг отшатнулся от них неудержимо, и столь же неудержимо они к нему устремились.

— Ав-о-ло-а! Ав-о-ло-а! — казалось, слышалось в этом крике.

Трокмартин разжал руку. Он напряженно двинулся по палубе прямо к видению, находившемуся теперь всего в нескольких ярдах за кормой. Я побежал за ним, схватил его — и тут же отшатнулся. Потому что его лицо утратило всякое сходство с человеческим. Страшная боль и крайний экстаз — они были рядом, не боролись в выражении, которое не может иметь никакое Божье создание, и глубоко, глубоко вцеплялись в душу. Дьявол и Бог гармонично шли рука об руку. Так, должно быть, выглядел Сатана, только что падший, все еще божественный, видя и небо, и ожидающий его ад.

И тут — лунная дорожка быстро померкла! Небо затянули тучи, как будто их привела чья-то рука. С юга налетел ревущий шквал. Луна исчезла, и то, что я видел, исчезло с нею, погасло, как изображение волшебного фонаря; звуки странной музыки резко смолкли — и наступила тишина, за которой последовал лишь раскат грома. А потом — ничего, кроме тишины и тьмы.

По всему моему телу прошла дрожь, как будто я только что стоял на самом краю пропасти, в которой, как говорят жители Луизиады, живет ловец человеческих душ, и только случайность спасла меня.

Трокмартин поддержал меня.

— Как я и думал, — сказал он. В его голосе звучала новая нота — спокойная уверенность сменила ужас ожидания неизвестного. — Только я знаю! Идемте в мою каюту, старый друг. Теперь, когда вы тоже видели это, я могу вам рассказать… — он заколебался, — рассказать, что же вы видели, — закончил он.

Входя, мы столкнулись с первым помощником капитана. Трокмартин быстро отвернулся, но все же недостаточно быстро, чтобы помощник не остановился в изумлении. Потом он вопросительно взглянул на меня.

Усилием воли Трокмартин придал своему лицу выражение, отдаленно напоминающее нормальное.

— Нас ожидает буря? — спросил он.

— Да, — ответил помощник. Потом, поборов любопытство, моряк светски добавил: — Очевидно, она будет сопровождать нас на всем пути до Мельбурна.

Трокмартин распрямился, как будто ему в голову пришла новая мысль. Он энергично схватил моряка за рукав.

— Вы хотите сказать, что нас ожидает облачная погода, — тут он заколебался, — еще по крайней мере три ночи?

— И еще три, — ответил помощник.

— Слава Богу! — воскликнул Трокмартин, и мне кажется, я никогда не слышал в его голосе такого облегчения и надежды.

Моряк удивился.

— Слава Богу? — повторил он. — Слава… что вы хотите этим сказать?

Но Трокмартин уже направлялся в свою каюту. Я хотел пойти за ним. Первый помощник остановил меня.

— Ваш друг не болен?

— Море, — торопливо ответил я. — Он не привык к нему. Я присмотрю за ним.

В глазах моряка было сомнение и недоверие, но я поторопился уйти. Потому что знал: Трокмартин на самом деле болен — но в этой болезни ему не поможет ни корабельный врач, ни кто-либо другой.