– А где это место?

– Этого он не знал. Ему, видите ли, пришлось некоторое время на аэродроме работать, так он приметил.

– Кто кроме вас должен быть еще заброшен в Ленинград?

– Должны приехать, но только после двадцатого, когда Григорий Петрович сигнал даст.

– Расскажите об этом точнее.

– Точнее не могу. Я только догадываюсь, потому что опрашивали многих, кто раньше в Ленинграде бывал. Ну они и проболтались в разговоре между собой. А вообще это всё под секретом держат. У них просто. Чуть заподозрили, пуля в затылок – и весь разговор. Они с нашим братом не очень миндальничают.

– О чем вы говорили с Мальцевым?

– Знакомились. Он меня спрашивал про жизнь, про семью, про суд… Человек он серьезный и обстоятельный. Глаза острые. Кажется, всего насквозь видит.

– Он русский?

– Вот не могу сказать. Говорит чисто, не отличишь. Наверно, русский.

– Все, что вы говорите, правда?

– Все правда. Какой мне смысл сейчас врать?

– Курите, не стесняйтесь, – предложил Иван Васильевич и прошелся по комнате. – Я верю вам, но, конечно, все, что вы сказали, придется проверить.

– Пожалуйста, проверяйте.

– Сколько денег вы получили?

– Тридцать тысяч.

– Они фальшивые?

– Кто их знает… Полагаю, что фальшивые. Уж очень все новые.

Вернулся Бураков и передал начальнику две фотографии. На одной из них Жора Брюнет был снят с отцом, на другой только отец, но в молодых годах, в студенческой форме. Ровно год пролежали фотографии в архиве советской разведки и вот пригодились.

Иван Васильевич передал фотографию арестованному.

– Этого человека вы не встречали там?

Нахмурив брови, Казанков уставился на карточку. Поднес ее к свету. Брови его удивленно поднялись.

– Так это же он… Григорий Петрович. Только помоложе. А мальчика не знаю.

– Вы уверены, что на фотографии снят Тарантул?

– Насчет Тарантула не уверен, потому что слышал случайно, а насчет Мальцева Григория Петровича уверен. Это он и есть.

Иван Васильевич взял фото и положил в папку.

– Что вам говорил Мальцев про Завьялова? Вспомните хорошенько.

Казанков подумал, потер рукой лоб.

– Ничего такого… Только чтобы письмо передать.

– Не говорил он вам, что это человек «свой», надежный… или что-нибудь в этом роде?

– Наоборот. Он сказал, чтобы я с Завьяловым вообще ни о чем не распространялся. Если дома его не застану, то это даже лучше. Если домработница есть или дети дома, то письмо отдать им, а самому лучше не показываться старику. Главное, нужно узнать, живет ли он на своей квартире или где в другом месте, и туда передать письмо.

Иван Васильевич посмотрел на часы и встал.

– Так. Я должен уйти. Завтра вызову еще раз. А сейчас допрос будет продолжать мой помощник. Начинайте с начала.

Он собрал записки, кивнул стенографистке и ушел в свой кабинет. Здесь он первым делом позвонил по телефону и доложил:

– Арестованный сознался и дал ценные показания. Мы опять встречаемся с Тарантулом… Да. Дело с аммиаком. Казанков узнал его на фотографии. Завтра утром собираюсь к Завьялову, а уж потом разрешите доложить подробно план… Нет. Думаю, что Завьялов ни при чем… Выводов еще никаких.

В утренние часы, когда рассвет еще только приближался, Ленинград был оживленнее и люднее, чем во все остальные часы дня. Люди торопились на работу. Трамвайные остановки перенесены. Гитлеровцы пристрелялись к ним и часто начинали свои бессмысленные обстрелы в эти часы.

– Живешь, а смерть за тобой по пятам ходит, – пробормотала какая-то женщина на остановке, прислушиваясь к далекой артиллерийской канонаде.

Недалеко раздался звонок, и трамвай вынырнул из темноты. Через единственное стекло около кондуктора, при свете синих лампочек, была видна внутренность вагона. Остальные окна забиты фанерой.

Иван Васильевич вошел в вагон. Он собрался ехать на завод, но по дороге передумал и решил сначала побывать на квартире у Завьялова, адрес которого стоял на конверте. «Может быть, застану дома», – подумал он. Кроме того, в голове созревал интересный план операции, и нужно было самому выяснить возможности его осуществления.

Несмотря на темноту, трамвай бойко бежал, и вожатый только изредка позвякивал на перекрестках, которые угадывал по каким-то ему известным приметам. Синие лампочки над воротами домов, карманные электрические фонарики, приспособленные для регулировщиков, изредка узкие полоски света в фарах встречных автомобилей – это все, что видел вожатый. Остальное – чернота, словно они ехали в туннеле. Удивительнее всего было то, что несчастных случаев, столкновений в эти темные часы было меньше, чем в другое время. Пешеходы на себе испытывали неудобства затемнения и были осторожны.