Вошел Винтер, неся в руках нечто, напоминающее хрустальный шар.

– Ваш головной убор, сэр, – сказал он, сияя. То, что было у него в руках, оказалось стальным хромированным шлемом с гребнем и позолоченным плюмажем.

– Боже праведный, – изумился я, – уж не переборщили ли вы здесь?

Я взял шлем, он был легок, как перышко. Подошел портной, водрузил шлем на мою голову и вручил пару кожаных перчаток.

– Вы должны их иметь, старина, – сказал Винтер, заметив мое удивление. – Вы же драгун!

– Вот теперь вы само совершенство, – удовлетворенно сказал Беринг. На нем был темно-синий мундир с черной оторочкой и белыми знаками различия. У него был представительный, но отнюдь не чрезмерный набор орденов и медалей.

Мы спустились в рабочий кабинет на первом этаже. Я обратил внимание, что Винтер сменил свою белую форму на бледно-желтый мундир, богато украшенный серебряными позументами.

Через несколько минут сюда спустился и Рихтгофен, его одеяние представляло собой нечто вроде фрачной пары с длинными фалдами приблизительно конца девятнадцатого века. На голове у него красовался белый берет.

Я чувствовал себя превосходно и с удовольствием взглянул еще раз на свое отражение в зеркале.

Дворецкий в ливрее распахнул перед нами стеклянную дверь, и мы вышли к поданному нам автомобилю. На этот раз это был просторный желтый фаэтон с опущенным верхом. Мягкие кожаные желтые сиденья полностью гасили тряску.

Вечер был великолепный. В небе светила яркая луна, изредка заслоняемая высокими облаками. В отделении мерцали огни города. У автомобиля был очень мягкий ход, а двигатель работал так тихо, что был отчетливо слышен шелест ветра в ветвях деревьев, растущих вдоль дороги.

Беринг догадался взять с собой небольшую флягу, и пока нас подвезли к железным воротам летнего дворца, мы успели несколько раз приложиться к ней. Цветные прожектора освещали сад и толпы людей, заполнявших террасы. Мы вышли из автомобиля и прошли в зал для приемов через гигантский холл, мимо множества гостей.

Свет массивных хрустальных бра отражался на вечерних платьях и мундирах, шелках и парче. Осанистый мужчина в малиновом костюме склонился перед прелестной блондинкой в белом. Стройный, затянутый в черное, юноша с бело-золотым поясом сопровождал леди в золотисто-зеленом платье в танцевальный зал. Смех и разговоры тонули в звуках вальса, струящихся неизвестно откуда.

– Все отлично, – рассмеялся я, – но только где же чаша с пуншем?

Я нечасто позволяю себе надраться, но когда уж решусь, то не признаю полумер. Я чувствовал себя великим и хотел, чтобы это чувство как можно дольше не покидало меня. В этот момент я не чувствовал ни ссадин после падения, ни негодования из-за моей бесцеремонной задержки. А завтрашний день меня нисколько не волновал. Чего мне не хотелось, так это увидеть кислую физиономию Бейла.

Вокруг меня все говорили, о чем-то спрашивали меня, знакомились. Я обнаружил, что один из гостей, с которым я разговорился, не кто иной, как Дуглас Фербенкс-старший. Я увидел графов, герцогов, военных, нескольких принцев и, наконец, невысокого широкоплечего мужчину с загорелым лицом и усталой улыбкой, как будто ему хотелось послать всех к чертям. В этом мужчине я, в конце концов, узнал сына Императора.

Я важно прошелся возле него несколько раз, словно у меня в кармане было не меньше миллиона. Кроме того, легкое опьянение лишило меня обычной тактичности, и я заговорил с ним.

– Принц Вильям, – начал я. – Мне сказали, что династия Ганновер-Виндзор правит в этом мире. Там, откуда я родом, все мужчины Ганноверского и Виндзорского домов – высокие, очень худые и хмурые.

Принц улыбнулся.

– А здесь, полковник, эта ситуация изменена. Конституция требует, чтобы наследники-мужчины женились на женщинах из народа. Это делает жизнь наследника не только намного более приятной – ведь выбор красавиц из народа очень большой, – но и поддерживает жизнеспособность династии. А время от времени при этом случайно появляются счастливые коротышки, такие, как я.

Толпа влекла меня все дальше, я шутил, ел бутерброды, пил все подряд, начиная с водки и кончая пивом. И, конечно же, танцевал со всеми обворожительными девушками. Впервые в жизни многие года посольской толкотни оказались полезными. Печальный опыт, добытый в ночных бдениях, когда я стоял с рюмкой в руке от захода солнца до полуночи, накачивая представителей других дипломатических миссий, которые в свою очередь думали, что накачивают меня, позволил мне пить, не напиваясь.

Но все же я решил выйти на свежий воздух, в темную галерею, выходящую в сад. Я облокотился на каменный парапет, взглянул на звезды, ожидая, пока не уляжется звон у меня в голове.

Я снял белые перчатки и расстегнул верхнюю пуговицу тугого кителя.

Ночной бриз легко струился над темными газонами, донося запах цветов. Позади меня оркестр играл нечто, напоминающее вальсы Штрауса.

Старею, – подумал я, – а, возможно, просто устал.

– Неужели у вас есть причины для усталости, полковник? – раздался за спиной у меня спокойный женский голос, словно прочитавший мои мысли.

Я повернулся.

– А, это вы, – сказал я. – Очень рад. Лучше уж быть виновным в том, что думаешь вслух, чем в том, что слышишь воображаемые голоса.