Снегурочки, зайчики и лисички вели вокруг хоровод и пели тонкими голосками:

Румяный, взяв его за плечо, гудел в ухо:

— А помнишь, Левка, Кольку Ксенократова, того, что на задней парте сидел и бумагу жевал? Представь себе, лауреат! А Кузю помнишь? Ну он еще верхом на завуче в класс въехал… помнишь? Представь себе, обозреватель… шестую жену сменил!… Нет, брат, наше поколение…

Лева дергал головой, пытаясь оторвать глаза от желтых огней. «Вот ведь досада, — думал он, — не помню даже, как зовут этих отличнейших парней из моего поколения. Неужто и впрямь зазнался? Позор, позор…»

— А в самом деле, почему бы нам прямо сейчас куда-нибудь не закатиться?! — воскликнул он. — Рванем-ка в «Нашшараби», стариканочки!

Желтые фонари резко отъехали назад и превратились в еле заметные точки. Лева освободился и бросился к «Москвичу».

Травести с птичьим гомоном разместились на заднем сиденье. Ровесники уселись рядом с Левой. Уже захлестнутый возбуждающе-радостной волной, Малахитов включил зажигание.

— Не повезу, — вдруг сквозь кашель проговорил «Москвич».

— Не позорь, не поворь, не позорь, голуба, — быстро и горячо пробормотал Лева и незаметно лизнул рулевое колесо.

— Не повезу и баста! — заупрямился «Москвич». — Я не танк и не тягач, чтоб такие тяжести возить. Пусть кое-кто выйдет…

— Да кто же, кто? — спросил Лева.

— Он сам знает…

Разумеется, этот диалог не был слышен никому из честной компании, но Мрачный Ровесник почему-то усмехнулся и вылез из машины.

— Чтобы никого не стеснять, отцы, я, пожалуй, доберусь своим ходом. Чао!

С этими словами он ринулся в ближайшее кольцо метели и исчез. «Москвич» тотчас же завелся и поехал проторенными путями к всемирно известному ресторану «Нашшараби».

О «Нашшараби», «Нашшараби», затмивший «Максима» и «Уолдорф-Асторию»! О эта Мекка шестидесятых годов нашего столетия! Сердце какого москвича, ленинградца, сибиряка или уральца, да и любого человека, хоть бы и датчанина, не дрогнет при входе под эти своды с тигриными мордами и волоокими красавицами, под эти своды, хранящие и выбалтывающие столько тайн, слышавшие столько тостов и клятв и даже не покрасневшие от вранья; под эти своды, где бьется «дикарский напев зурны» и биологический вой саксофона, где одуряющий запах коронного блюда «чаво» (телячьи уши и цыплячьи гузки в соусе из коктейля «Карузо») ввергает в смущение даже испытанных гастрономов Барбизона, какое сердце не дрогнет?

Совершенно неизвестно, каким транспортом воспользовался Мрачный Ровесник, но он уже ждал компанию Малахитова возле ресторана, держась чуть в стороне от засыпанной снегом прошлогодней еще очереди.

— Этот с тобой, Левка? — спросил швейцар Мурат Андри-аныч.

Андрианыч был персоной настолько весомой, что тыкал даже самым почтенным гражданам, а взаимную вежливость соблюдал только с теми, кого не пускал, то есть практически со всем человечеством.

— Со мной, со мной, Андрианыч! — воскликнул Лева. — Тебе привет, Андрианыч, от Тура Хейердала!

— Ответный отпиши Туру, кланяйся, — прогудел Андрианыч. Такие вот приветы, теплые знаки человечьего внимания были старику дороже, чем самые щедрые чаевые. Да и в чаевых ли смысл жизни, подумайте сами?

Облепленный травестюшками. Лева под руки с ровесниками прошел в ресторан.

— Малахитов с детьми, — уважительно говорили в очереди. — Семь дочек…

— А эти-то двое братья?

— Друзья. Один боксер гэдээровский, а второй — космо-навт-10!

— Оставьте, товарищ, это коллеги Малахитова…

— А вы больше всех знаете?

— Представьте, знаю! Сестра моей жены… Вечер для очереди уже не пропал даром.

«А мы тоже жевали и время не теряли. Сами видели, как вошел Лева Малахитов с семью японками. Вошел такой красивый, стройный, в калориферном свитере на полупроводниках. Ей-ей, свитер у Левы сделан по заказу самого Леви Страуса на заводе „Филипс“ и весь пронизан платиновыми проволочками, которые хоть — обогревают, хоть — охлаждают, в зависимости от внешней температуры…»

Сдержанный, с налетом драматизма, Лева шел через гудящий зал.

— О девочки. Малахитов появился!

— Может, это и банально, но мне он нравится. Хорош, сукин сын!

— Левка, салют! Не видит! Зазнался, гад!

— Помилуйте, да ведь это же ходячий анахронизм, ископаемое! Вся эта его сверходаренность, его экзальтация… Да-да. его время прошло… Мамонт, птеродактиль…

— Говорят, совсем с круга спился…

Да нет, женился в пятый раз! В Латинской Америке женился!

— Надо попросить — может, споет?

— Мистер Сиракузерс, появился Малахитов. Хотите с ним сфотографироваться'.'