Шрифт:
Он уже был готов нанести этот удар. Но вдруг ощутил прикосновение мягкого собачьего языка к своей ране. Предупредительно скуля, собака осторожно и старательно стала зализывать пустые глазницы…
18
Когда Тимофей вошел к себе во двор, игравшие на крыше сарая дети посыпались кубарем, облепили отца, закричали вразнобой: — Папка приехал! Папка приехал!
Предпоследняя, кажется, Иришка, прямо с сарая прыгнула на плечи, оседлала, вцепившись ему в волосы, ну а Дарьюшку пришлось снять самому и взять на руки. Он так и вошел в избу, неся на себе гроздь своих девок. Валентина доставала из печи противень с пирогами, на мужа даже не взглянула.
— Мам! Мы папку поймали! Папку поймали! — закричали ребятишки. — Вот он! Держим!
— Держите, держите, — усмехнулась Валентина. — А то улетит…
— Ну, — торжественно воскликнул Тимофей, — слушайте и не падайте в обморок!
Из спальни выглянула теща с младенцем на руках: девчушка таращила глазки и сосала палец, выпятив нижнюю губу.
— Мы переезжаем в Стремянку! — вдруг заторопился Тимофей, срывая весь эффект внезапности. — Я из инспекции ухожу! Насовсем! Навсегда! Пойду на бульдозер! И буду сидеть дома!.. Ну как, довольны? — он обнял ребятишек, сразу всех. — Поедем к дедушке жить?
— Поедем! — хором подхватили девчонки. — Ура! Мы к дедушке жить поедем!
Теща, придерживая одной рукой последыша, перекрестилась, но Валентина лишь бросила взгляд, опрокидывая противень над расстеленным полотенцем.
— Ой, что-то не верится, — наконец сказала жена со вздохом. — С чего это вдруг?
— А с того! — засмеялся Тимофей. — Ты же просила? Вот я и решился!
Дети отпрянули от отца, ринулись к горячим пирогам, расхватали вмиг и забегали, перекидывая горячие пирожки с руки на руку. А Дарьюшка положила свой пирог в передничек и понесла его, дуя полненькими губками.
— Папка! Это тебе пилог! Ешь, вку-у-усненький…
Старшие вдруг притихли, глянули на отца виновато, и никто не решался начать есть.
Жена неожиданно выбежала из избы, оставив открытой дверь. Тимофей снял куртку, сапоги и, довольный, сел. Старшенькая принесла пирог на тарелке и подала.
— Кушай, папа. Голодный, поди?
Остальные тоже бросились за пирогами, чтобы принести отцу, но всем не хватило — Иришка встала в угол и заплакала.
— Тихо! — сказал Тимофей. — Не реветь, а то к дедушке в Стремянку не возьмем.
Жена вернулась какая-то измученная, бледная, вымыла руки и встала к печи.
— Пускай хоть ребятишки школу-то закончат, — проронила она. — Что их отрывать? Две недели осталось.
— Ну пускай! — согласился Тимофей. — А пока увязываться будем, я уволюсь, расчет получу.
— А с новой работой узнавал? Берут там?
— Там пока канитель идет, — бросил Тимофей. — Но разберутся, поди… В Яранку кирпич возят, брус — дома строить…
— Ой, не верится мне, — вздохнула жена. — Как ты надумал-то?
— Ты что? Недовольна? Что тебе еще надо?
Валентина достала последний противень из печи.
— За колбой бы съездить, — сказала она. — Бабы вон корзинами носят… И нам бы хоть кадушечку замочить.
— Ты же не ешь ее! — рассмеялся Тимофей. — Она же воняет!
— Ребятишкам витамин, — сказала жена. — Говорят, полезно…
— Так поехали! — Тимофей подтащил сапоги.
— Близко все повыбирали уже… Вечно мы последние, по оборышам.
— Да я тебя в такое место свезу! — радовался Тимофей. — Хоть навильниками собирай! Хоть литовкой коси!
Он любил моченую колбу, впрочем, как все острое, но есть приходилось только в рейдах, среди мужиков, поскольку в избе, считали Тимофеевы женщины, от нее такая вонь, хоть святых выноси. А наевшись ее в погребе, без хлеба, Тимофей заранее стелил на кухне тулуп и спал там — Валентина на шаг к себе не подпускала…
Выехали уже после обеда. Пришлось поскандалить со старшенькой, которая запросилась с родителями, а к ней мгновенно подключились все остальные, кроме последыша, и поднялся рев. Дети висли на руках, цеплялись за брюки, за материн подол, кто-то уже надевал сапоги, искал игрушечные корзинки, и все плакали хором. Зачинщицу определили в угол, но младшие не успокаивались, просились, размазывая слезы и сопли.
— И меня, папка! И меня возьмите! — тянула Дарьюшка, громоздясь на отца. — И я хосю колбу собилать!
Ни уговоры, ни обещания не помогали, и тогда Валентина рассердилась, гневно сверкнула глазами:
— По углам! Марш по углам!
Дети встали по углам — каждая в свой, указанный когда-то «по чину», однако реветь не перестали. Тимофей с Валентиной так и пошли из избы под этот девичий хор.
По дороге Тимофей говорил без умолку, рассказывал последние стремянские новости, избегая подробностей встречи с отцом, и смеялся, просто от хорошего настроения. Два мотора несли лодку так, что она едва касалась воды; слепило встречное солнце, и по-летнему теплый ветер обдувал лицо, пузырил рубаху на спине. Валентина слушала его без интереса, даже как-то задумчиво и совсем не смеялась, лишь изредка теплели глаза. Тимофей думал, что ребятишки своим криком навели на нее такую тоску, и пытался развеселить, однако замечал, как по лицу жены, словно от вспышки молнии, пробегала нездоровая бледность. Однажды она даже попросила остановить лодку и несколько минут сидела, склонившись над бортом и зажимая кривящийся рот рукой. В пылу рассказа он даже не спросил, что с ней. И только когда они приехали на место и Валентина, увидев зеленые ушки колбы, пробивающейся сквозь листья и лесной мусор, стала срывать их и есть, есть, понял!