— Что же ты напился-то? — спросил Аристарх Павлович. — Столько лет терпел…

— А ты, Палыч, не радуйся, это не из-за вас, — он погрозил пальцем. — Я непобедимый! Я как птица Феникс… А напился я потому, что бунтую.

— Против чего бунтуешь? — Говорить приходилось громко, чтобы перекричать воронье.

— Слыхал, в Москве народ взбунтовался? Баррикады строит… — Безручкин уперся в дерево, потолкал его, будто хотел повалить. — Вот и бунтую против вас, вечных кровопийцев народа. Потому что мой разум возмущенный кипит! Захочу — машину вот свою переверну и подожгу. И пускай горит синим пламенем!

— Ты так и Дендрарий спалишь! Иди домой!

— И спалю! — рявкнул Николай Николаевич. — Все равно теперь все не мое. Ваше! Вы захапали!.. А простому народу опять в дерьмо. Ну и пускай! Уж лучше так, уж лучше в дерьме, чем в мафии, — он подошел вплотную. — Ничего, на вас тоже найдется мафия, как в семнадцатом… А пока я, как ворона, сяду на дерево и гадить на вас буду. Мне терять нечего, я вас не боюсь.

После неудачной попытки рэкета Безручкин куда-то спешно уехал и неделю не показывался на глаза. Он испугался, что начнется разбирательство, и, похоже, где-то отсиживался.

И вот теперь он был сломлен, растерзан, но еще хорохорился. По законам конкуренции его следовало добить, растоптать, превратить в ничто. Лишь при этом условии можно было прочно утвердиться в новом мире, и чем жестче будет эта публичная расправа над соперником, тем безопаснее и спокойнее станет жить. Всякая жалость расценилась бы как слабость, которой потом обязательно воспользуются: высший принцип благородства был пока еще не осознан в этом мире, попирался и вызывал недоумение, как во всяком диком, варварском племени, переживающем первобытную эпоху.

— А вы думали — запугаете? — продолжал Безручкин, пьяно качаясь перед Аристархом Павловичем. — Не выйдет! Народ вам не запугать, тут вам не Италия… Будем строить баррикады!

Он стал раскачивать свой автомобиль, намереваясь перевернуть, — не осилил. Достал начатую бутылку, хлебнул из горлышка и с неожиданной тоской сказал:

— Ну хоть кто-нибудь взял бы да перебил это воронье!.. Эй, мафия, вы же все там любите постреливать. Взяли бы ружья да перестреляли.

Аристарх Павлович медленно побрел по аллее к дому. А Безручкин за спиной начал воевать с воронами. Метнул сначала недопитую бутылку, закричал:

— Ну что, суки, расселись? Получайте! На!

Вороны сидели и делали свое дело. Тогда он выковырял кусок асфальта и все-таки добросил до ветвей. Птицы сорвались с дерева, закружились над его головой, и это вдохновило Безручкина. Он стал выламывать асфальт с дорожки и бросать в сидящее воронье.

— На! На, получай, тварюги! На! Булыжник — оружие пролетариата!

Мятежный сосед пил дней пять без передышки. Аристарх Павлович с утра уходил на аэродром, где совхозы и товарищества закладывали на хранение овощи, — Безручкин уже был пьян и колобродил возле дома. А возвращался поздно вечером с площадки на берегу реки, отведенной для строительства развлекательного комплекса, — Николай Николаевич вместе с Галиной Семеновной ползали на четвереньках. Пили они мирно, без драк, как прежде, поскольку было много денег и водки. Конец загулу наступил неожиданно: Галина Семеновна, вспоминая свое артистическое прошлое, забралась на леса и стала читать монолог Ольги из чеховских «Трех сестер». И не удержавшись, рухнула вниз. С многочисленными ушибами и сотрясением мозга ее увезли в больницу, но через сутки выпустили. И тут Безручкин явился к Аристарху Павловичу, опухший, хмурый и покаянный.

— Пропадаем мы, Палыч, спасай. Сопьемся без дела… Возьми к себе. Видишь, кланяться пришел.

Аристарх Павлович чувствовал, что совершает ошибку, но отказать бывшему конкуренту не смог. К тому же на развлекательный комплекс требовался директор-распорядитель, который бы взял на себя все заботы по его строительству и организации. Кроме того, надо было заканчивать ремонт дома, затеянный Безручкиным на свои средства. Не оставлять же в зиму горы земли вокруг и леса, так уже надоело прыгать по доскам и всюду пригибать голову… Со дня на день Аристарх Павлович ждал старшего Ерашова из Беларуси с оборудованием для овощехранилищ, но вдруг из Минска пришла телеграмма от специалиста, командированного туда раньше. Он сообщал, что договоренность на покупку и лицензии на вывоз оборудования есть и надо срочно доставить ему валюту.

Аристарх Павлович не знал что и думать. Получалось, — что Алексей еще не доехал до Беларуси, хотя по времени должен возвращаться назад с оборудованием. Он решил пока никому не показывать этой телеграммы, однако Валентина Ильинишна заметила его беспокойство, и пришлось ей все рассказать. Подозрения Аристарха Павловича замыкались на телохранителе: человек незнакомый, а повезли большую сумму наличных денег… Но буквально на следующий день, в субботу, след старшего Ерашова неожиданно отыскался. Как всегда, внезапно приехала младшая, Наташа, на крыльях прилетела, счастливая, веселая, повисла на отце, защебетала:

— Милый папочка! Спасибо тебе! Прости, что я тогда на вокзале обидела тебя! Давай все-все забудем! Спасибо тебе, родненький!

Аристарх Павлович был рад и изумлен:

— За что же — спасибо?

— За деньги!

— Какие деньги?

— Те, что ты прислал, двадцать миллионов! — сверкала от счастья Наташа. — Я уже купила квартиру! И приглашаю всех на новоселье!

— Я не присылал денег, — растерянно признался Аристарх Павлович. — Кто тебе их принес?

— Как — кто? Братец Алеша! — засмеялась дочь. — Ну что ты меня разыгрываешь, пап? Я знаю, ты любишь делать сюрпризы…