Они видели много странного через дверной проем, но са­мыми странными были теплый дневной свет и голубое небо над головой, цветы под ногами и улыбка в глазах Аслана.

Он крутанулся, припал к земле, хлестнул себя хвостом и помчался, как золотая стрела.

– Идите выше! Идите дальше! – крикнул он через плечо. Кто же мог за ним угнаться? Они двинулись на запад.

– Так, – сказал Питер, – ночь упала в Нарнию. Ну, Люси! Не плачь! Аслан впереди, Аслан с нами, и мы все вместе.

– Не останавливай меня, Питер, – ответила Люси, – я уверена, что Аслан не останавливал бы. Я думаю, Нарния стоит того, чтобы ее оплакивать. Подумай обо всем, что ле­жит мертвым и замерзшим за Дверью.

– А я надеялась, – сказала Джил, – что это может продол­жаться вечно. Я знала, что наш мир не может, но думала, что Нарния может.

– Я видел ее начало, – проговорил лорд Дигори, – но не думал, что увижу, как она умрет.

– Сэры, – сказал Тириан, – дамам пристойно плакать. Смотрите, я делаю то же самое. Я видел смерть своей мате­ри. Какой мир, кроме Нарнии, я еще знаю? Будет недостой­но и бессердечно не оплакать Нарнию.

И они ушли от Двери и от гномов, которые сидели сгру­дившись вместе в воображаемом хлеву. Они говорили о ста­рых войнах и прежнем мире, о древних королях и всей ис­тории Нарнии.

Псы были вместе с ними. Они присоединялись к беседе, но не слишком часто, потому что были очень заняты, бегая взад и вперед и нюхая что-то в траве до тех пор, пока не начали чихать. Внезапно они обнаружили запах, который их взволновал и начали обсуждать его: «Да, это… Но это не… Это то, что я сказал – каждый может учуять, что это… Уберите отсюда ваши носы и дайте кому-нибудь еще понюхать».

– Что такое, двоюродные братья? – спросил Питер.

– Тархистанец, сир, – ответили одновременно несколько голосов.

– Ведите нас к нему, – сказал Питер, – как бы он ни встретил нас, добром или злом, он будет принят радушно.

Псы ринулись вперед, и тут же вернулись назад, торо­пясь так, как будто от этого зависела их жизнь. Они громко лаяли, говоря, что это действительно тархистанец. (Говоря­щие Псы, как и обычные, ведут себя так, будто думают, что их дела самые важные).

Все направились туда, куда вели Псы, и увидели юного тархистанца, сидевшего под каштаном у чистого потока. Это был Эмет. Он поднялся и храбро поклонился.

– Сэр, – обратился он к Питеру, – я не знаю, друзья вы или враги, но высокая честь – иметь вас друзьями или вра­гами. Разве не сказал один поэт, что благородный друг – это лучший дар, а благородный враг – еще лучший?

– Сэр, – ответил Питер, – я не знаю, есть ли нужда нам враждовать?

– Расскажите нам, кто вы и что с вами случилось, – по­просила Джил.

– Если мы собираемся рассказывать истории, давайте уто­лим жажду и сядем, – пролаяли Псы. – Мы совсем запыха­лись.

– Ну, конечно, запыхаешься, если будешь так неистовст­вовать по поводу любого дела, которое делаешь, – сказал Юстэс.

Люди расселись на траве, и Псы, когда они кончили шумно пить из потока, тоже уселись слушать историю, пря­мые как стрелы, с высунутыми языками, тяжело дыша. Ал­маз остался стоять, полируя рог о шкуру.

– Знайте, воинственные короли, – начал Эмет, – и вы, ле­ди, чья красота украшает вселенную, я – Эмет, седьмой сын тархана Харфы из города Ташбаана, что к западу от пусты­ни. Я пришел в Нарнию с девятью и двадцатью другими во­инами под командой тархана Ришды. Когда я впервые услы­шал, что мы должны идти войной на Нарнию, я обрадовал­ся, ибо слышал многое об этой стране и мечтал встретиться с вами в битве. Но когда я узнал, что мы пойдем под видом купцов, а купеческая одежда позорна для воина и сына тархана, и будем действовать с помощью лжи и предательства, тогда радость оставила меня. И потом, когда я узнал, что мы должны явиться к обезьяне, и когда она начала гово­рить, что Таш и Аслан – это одно и то же, тогда мир потем­нел в моих глазах, ибо с юношеских лет я служил Таш, и главным моим желанием было узнать о ней побольше, и, если возможно, взглянуть ей в лицо. Но имя Аслана было ненавистно мне.

И, как вы видели, ночь за ночью нас собирали к крытой соломой хижине, и горел костер, и Обезьян выводил из нее кого-то на четырех ногах, кого я не мог хорошо рассмот­реть. И люди и звери поклонялись ему и чествовали его. Я думал, что тархан был обманут Обезьяной, ибо тот, кто вы­ходил из хлева не был ни Таш, ни каким-либо другим бо­гом. Но когда я взглянул в лицо тархана и стал замечать каждое слово, которое он говорил обезьяне, я стал думать иначе, ибо увидел, что тархан сам не верит в это. А потом я понял, что он не верит в Таш, ибо если бы он верил, как бы он осмелился насмехаться над ней?

И когда я понял это, великий гнев обуял меня, и я уди­вился тому, что настоящая Таш еще не поразила огнем с неба ни обезьяну, ни тархана. Тем не менее я сдержал свой гнев, придержал язык и ждал, чтобы увидеть, чем это кон­чится. Но в последнюю ночь, в ту самую, о которой вы зна­ете, обезьяна не вывела это желтое существо, но сказала, что все, кто хочет посмотреть на Ташлана (так они смеша­ли два слова, чтобы сказать, что это одно и то же), могут войти один за другим в хижину. И я сказал себе: «Без со­мненья, это тоже обман». Но когда кот вошел, а потом вы­скочил, сумасшедший от ужаса, тогда я сказал себе: «Уве­рен – там настоящая Таш, которую они призвали, не зная ее и не веря в нее. Она пришла и мстит за себя». И хотя мое сердце обратилось в воду, потому что Таш – велика и ужасна, желание было сильнее страха, и я усилием воли за­ставил колени не дрожать, а зубы не стучать, и решил взглянуть в лицо Таш, хотя бы она и убила меня. И я ска­зал, что войду в хижину, и тархан, хоть и против своей во­ли, позволил мне войти.