— А тот, которого она привезла с собой с Востока.

— Что?

— Она ездила туда в гости, на Восток. А когда вернулась, то привезла с собой жениха. Он теперь при шахтах, приехал, чтобы вложить в них свои деньги.

— Значит, он богат? — мрачно констатировал Коркоран.

— Натурально. Не знает, куда деньги девать. У него их целая куча.

— И он все равно позволяет ей работать, учить ребятишек?

— Она сама делает то, что считает нужным. Может, она хочет, чтобы он полюбил ее края, прежде чем она окончательно решит за него выйти.

— Как его зовут?

— Это может быть только один человек в Сан-Пабло. Большой Роланд.

Коркоран наклонился и занялся тем, что стал вытряхивать лесок, скопившийся за манжетой его брюк; ему потребовалось немало времени, прежде чем он успокоился и удостоверился в том, что по его лицу ничего нельзя прочесть.

— Он, должно быть, порядочный человек, — сказал Коркоран.

— Похоже, он вас знает.

— Принял, скорее всего, за кого-нибудь другого.

— Он думал, что вы один футболист, с которым он когда-то был знаком.

— Мне тоже так показалось.

— Разве вы можете играть в футбол? Вы же такой худой — кожа да кости!

— Я же тебе сказал: он ошибся.

— И веса в вас фунтов полтораста, не больше, мистер Коркоран, со всей вашей одежкой.

— Думаю, еще меньше. Нет, эти его разговоры насчет футбола просто смешны.

Вилли Керн, положив на стол руки и опершись на них подбородком, внимательно рассматривал стоявшего перед ним Коркорана.

— А бывают еще и легковесы, — заметил он. — Помню такого Ингрема, он был полузащитником.

— Что ты знаешь о футболе, сын мой?

— Я? Да читал об этом все, что можно. Аж до самого того времени, когда он только начинался. Так вот, среди ветеранов был Реймонд, он весил сто сорок фунтов. Играл в нападении и прорывал линию так, что будь здоров.

— Это был великий футболист, — сказал Коркоран.

— Может, вы его знали? — быстро спросил Вилли.

— Слышал о нем, — ответил Коркоран и тут же прикусил губу, поняв, что чуть было не проговорился.

— А еще был такой Чеймберс, тоже из группы нападающих. От него на поле спасения не было. А весил не больше вашего. Но самым знаменитым из них был Берлингтон. Вы о нем когда-нибудь слышали?

Коркоран отвернулся и закашлялся:

— По-моему, нет, что-то не припоминаю.

— Он весил сто сорок и стоял в воротах. Так вот, целых два сезона никто не мог мимо него прорваться. Это ж надо!

— Значит, ему везло.

— Везло? Ему? Ну уж нет! Про него говорили, что он читает мысли. Он всегда знал, куда направляется мяч, и всегда оказывался на том самом месте. Он и кидать мог тоже. Один раз кинул с пятидесяти двух ярдов. Это ж надо!

Коркорану казалось, что он снова пинает тяжелый мяч, видит, как тот летит по воздуху, словно воздушный шар, снова видит, как он шлепается перед перекладиной — пятьдесят тысяч человек ждут, затаив дыхание, — и наконец, мяч снова взмывает вверх и перелетает через перекладину!

— Хороший удар, — проговорил он наконец.

— Но удар на шестьдесят — это сущие пустяки по сравнению с тем, как он выбивал мяч из рук. Если он стоял в защите, тут уж никто не мог с ним справиться. Скользкий как угорь, он молнией врезался в кучу игроков. Всякий раз, когда он с кем-нибудь схватывался, объявляли тайм-аут. Вот какай был этот Берлингтон. Другого такого не было. Послушайте, мистер Коркоран, чтоб я сдох, он ведь был ничуть не больше вас и такой же тощий…

В дверь осторожно постучали.

— Ну, я пошел, — быстро проговорил мальчишка и исчез через открытое окно.

Коркоран слышал, как его босые ноги прошлепали по соседней крыше, и только после этого открыл дверь, впустив посетителя, который оказался не кем иным, как Габриэлем Дорном.

Живописец стоял перед ним, поглаживая свои черные усики и ухмыляясь.

— Простите незнакомца, который нарушил ваш покой, — сказал он. — Но у меня к вам дело, мистер Коркоран. Я Габриэль Дорн.

Коркорану пришлось несколько помедлить, закрывая дверь, чтобы справиться с собой и не показать, какое отвращение внушает ему посетитель. Только после этого он жестом пригласил его садиться. Обернувшись наконец, Коркоран увидел, что его гость удобно устроился в большом кресле у окна, там, где минуту назад сидел Вилли Керн.

— Весь Сан-Пабло гудит, повторяя ваше имя, — сказал художник.

— Люди очень добры, — серьезно заметил Коркоран.

— Скорее любопытны, чем добры, — поправил его Дорн.