– Вы настоящее чудовище, Клервиль.

– Я знаю, дорогой мой, и меня удручает лишь тот факт, что вы превосходите меня в злодействе.

Сен-Фон объявил о своем желании хорошенько разглядеть каждого из четверых обреченных по очереди, и одна из его престарелых помощниц подвела к нему Дормона, влюбленного в фаустину.

– Милый юноша, – начала Клервиль, – ты стоишь перед своим повелителем и господином, поэтому должен проявить максимальную покорность и предельное чистосердечие в своих ответах; твоя жизнь находится в руках его светлости.

– Увы, – отвечал несчастный, – клянусь, мне нечего сказать, сударыня. Я не имею ни малейшего понятия, чем заслужил арест, и не понимаю, тючему судьба столь жестока ко мне.

– Разве ты не собирался жениться на Фаустине?

– Я желал для себя только одного счастья: сделать ее своей женой.

– Так ты ничего не знал о той ужасной истории, в которую попала ее семья?

– Клянусь, сударыня, мне ничего об этом не известно, но я знал ее семью как приличную и порядочную, да разве может существовать порок в доме, где родилась Фаустина?

– Глядите-ка, – рассмеялась я, – он рассуждает как герой сентиментальных романов.

– Я всегда превыше всего ценил добродетель, сударыня.

– Юношеский задор, – продолжала Клервиль, – приводил к гибели немалое число таких молодых людей как ты. Впрочем, нас интересует не это: цель нашей беседы – сообщить тебе, что Фаустина находится сейчас здесь, в этом доме. Министр благоволит к ней и надеется, что ты уступишь ему свои права, за это она будет прощена, а вместе с ней и ты.

– Я не нуждаюсь в прощении, потому что не сделал ничего дурного, – таков был ответ юноши. – Однако хочу вам сказать, что даже перед лицом тысячи смертельных опасностей, я не стал бы спасать свою жизнь ценой такой гадости, само упоминание которой я считаю оскорблением.

– Пусть будет так. А теперь зад, сударыня, подайте мне его зад! – вскричал министр, приходя в крайнее возбуждение. – Совершенно очевидно, что мы не найдем общего языка с этим упрямым ослом, если только не прибегнем к насилию.

При этих словах Клервиль и обе ведьмы навалились на юношу, в мгновение ока связали его и раздели донага. Затем его подвели к Сен-Фону, который добрых пятнадцать минут сосредоточенно осматривал и ощупывал мужской зад, прекраснее которого трудно было найти на свете, а, как вам известно, мужчины – большие знатоки в таких тонких областях анатомии и частенько превосходят в этом нас, женщин.

Дормон оглядел присутствующих отчаянным взглядом и понял, какого сорта оскорбления его ожидают.

– Ах, меня обманули! Я оказался среди злодеев.

– Твоя догадка, сударь, совершенно верна, – заметила Клервиль язвительно, – и скоро ты в этом убедишься.

После некоторых предварительных и весьма мерзких упражнений мне было велено привести Фаустину. Красота, изящество, девственная нежность – все это ласкало взор, и всем этим она обладала в редкой мере, а когда она увидела, что происходит в комнате, ее оскорбленное целомудрие расцвело новыми красками. Не спуская глаз со своего возлюбленного, которого с обеих сторон усердно обхаживали Клервиль и Сен-Фон, девушка едва сдерживалась, чтобы не упасть в обморок.

– Не волнуйся, мой ангел, – сказала я, взявши ее за руку, – и будь как дома; мы здесь трахаемся, мы купаемся в грязи, непотребной мерзости и прочих наслаждениях, голубка моя; сейчас ты, по нашему примеру, оголишь свою божественную попку, и поверь мне, это будет совсем не противно.

– Но… но что здесь происходит? О, Боже милосердный, где я? И кто вы такие?

– Твой хозяин – его светлость, министр, твой дядя и друг. От него зависит решение твоего дела. А дело это не простое, совсем не простое; однако будь терпелива, будь послушна, и все обойдется.

– А ты, – произнесла она прерывающимся голосом, глядя на Дормона, – как ты мог..?

– Меня привели сюда силой, так же, как и тебя… – И он потупил взор. Потом поднял голову и продолжал: – Сегодня – день нашего бесчестья, но придет другой, и мы будем отомщены.

– Довольно молоть чепуху из комической оперы, юноша, – прервал его министр и с силой ударил ногой в обнаженные чресла, – лучше употреби свое изящное красноречие на то, чтобы убедить эту девку покориться моим капризам, а потребую я не так уж мало. Ей предстоят нелегкие испытания.

Из прекрасных глаз Фаустины полились слезы, и она разрыдалась; жестокосердный Сен-Фон, взяв в руку свой член, приблизился к ней.

– Черт меня побери! – заорал он. – Она плачет? Как я люблю, когда женщины плачут, а они всегда делают это в моем присутствии. Плачь, плачь, моя прелесть, выплачь все свои глаза, и пусть слезы твои оросят мой член. Впрочем, оставь немного в себе: скоро у тебя будет серьезная причина проливать их.

Однако я воздержусь и не стану рассказывать, насколько далеко зашла в тот час безграничная жестокость человека, который, кажется, ничего так сильно не любил на свете, как осквернять невинность и топтать красоту, когда они находятся в безысходном положении. Слабый проблеск надежды, мелькнувший было в залитых слезами глазах девушки, тотчас обратился в глубочайшее горе, и Сен-Фон своим членом вытер новый поток слез.