Затем он начал завораживающую проповедь о грехах многих и радостях избранных. Они оказались в полной власти его мощного голоса. Он говорил об алчности и жестокости, о бессмысленной погоне за богатством и тщете даримых им радостей.

– Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Что богатство без любви? Триста лет назад Господь обрушил Армагеддон на мир греха, опрокинул землю, уничтожил Вавилон Великий. Ибо в те дни зло распространялось по земле, как смертоносная чума, и Господь смыл их грехи, как пророчествовал Исайя. Солнце взошло на западе, моря выплеснулись из чаш своих, и ни одного камня не осталось на камне. Но чему мы научились, братья? Полюбили друг друга? Обратились к Всемогущему? Нет. Мы уткнулись носами в грязь и роемся в ней, ища золото и серебро. Мы предаемся похоти, и мы деремся, мы ненавидим, и мы убиваем.

– А почему? Почему? – загремел он. – Да потому, что мы люди. Грешные жадные люди. Но не сегодня, братья. Мы стоим здесь, и солнце льет на нас Божий свет и тепло, и мы познаем мир и покой. Мы познаем Любовь. А завтра я построю себе церковь на этом лугу, и в ней будут освящены любовь и мир дня сего, будут посеяны в ней, точно семена. И те из вас, кто хочет, чтобы Божья любовь пребывала в этой общине, придет ко мне сюда, принесет доски и молотки, гвозди и пилы, и мы построим церковь любви. А теперь помолимся.

Толпа упала на колени, и Пастырь благословил ее. Он продлил молчание более минуты, а затем возгласил:

– Встаньте, братья мои. Откормленный телец ждет вас. И забавы и веселье для всех. Встаньте и будьте счастливы! Встаньте и смейтесь!

Толпа повалила к шатрам и столам на козлах. Дети помчались вниз по склону к качелям и мокрой глине по берегам ручья. Пастырь спускался среди толпы и принял кувшин с водой из рук женщины, торговавшей пирогами. Он сделал несколько глубоких глотков.

– Ты хорошо говорил, – раздался голос, и, обернувшись, Пастырь увидел высокого мужчину с серебрящимися сединой волосами по плечи и седеющей бородой. Шляпа с плоскими полями, черная длиннополая куртка и два пистолета в кобурах на его бедрах.

– Благодарю тебя, брат. Проснулось ли в тебе желание покаяться?

– Ты заставил меня глубоко задуматься. Уповаю, что это послужит началом.

– Воистину! У тебя здесь ферма?

– Нет. Я остановился здесь в пути. Удачи тебе с твоей церковью!

И он скрылся в толпе.

– Это Иерусалимец, – сказала продавщица пирогов. – Он вчера убил одного. Говорят, он приехал покончить с лихими людьми.

– Мне отмщение, говорит Господь. Но не надо разговоров об убийствах и смертях, сестра. Отрежь-ка мне кусок вот этого пирога!

Шэнноу наблюдал за состязанием на пистолетах с интересом. Двадцать два участника выстроились шеренгой по краю ровной площадки и стреляли по мишеням с расстояния в тридцать шагов. Мало-помалу число их сократилось до трех. Одним был Клем Стейнер. Стреляли они по глиняным тарелкам, которые подбрасывали высоко в воздух мальчишки, стоявшие справа от площадки. Победителем стал Стейнер и получил свой приз – сто обменных монет – из рук Эдрика Скейса. Толпа начала расходиться, но тут раздался громкий голос Скейса:

– Сегодня здесь среди нас находится легендарный человек, возможно, один из самых метких стрелков на континенте. Дамы и господа – Йон Шэнноу, Иерусалимец!

В толпе послышались приветственные хлопки. Шэнноу стоял молча, стараясь подавить нарастающий гнев.

– Подойдите сюда, менхир Шэнноу, – позвал Скейс, и Шэнноу подошел к площадке. – Победитель нашего состязания Клемент Стейнер полагает, что заслужит свой приз, только если одержит верх над самыми искусными соперниками. А потому он возвращает приз, чтобы помериться искусством с Иерусалимцем. Толпа одобрительно взревела.

– Вы принимаете вызов, Йон Шэнноу? Шэнноу кивнул, снял куртку и шляпу, повесил их на жердяную ограду площадки, а потом достал пистолеты и проверил их. Стейнер встал рядом.

– Вот теперь они увидят настоящую стрельбу! – сказал молодой человек и вытащил пистолет. – Предпочтешь начать первым? – Шэнноу покачал головой. – Ну ладно. Бросай, малый! – крикнул Стейнер, и в воздух взвилась большая тарелка. Вслед за треском выстрела она разлетелась на черепки в верхней точке своего полета. Шэнноу взвел курок и кивнул мальчику. Взлетела новая тарелка, и пуля Шэнноу раздробила ее. Тарелки одна за другой разбивались вдребезги, пока Иерусалимец наконец не сказал:

– Так может продолжаться до вечера, малый. Попробуй две.

Глаза Стейнера сощурились.

Рядом с первым мальчиком встал второй, и воздух прочертили две тарелки. Стейнер разбил первую, но вторая разбилась от удара о землю.

Шэнноу занял его место, и обе тарелки рассыпались осколками.

– Четыре! – крикнул он. Толпа замерла, глядя, как к двум мальчикам подходят еще два. Шэнноу взвел курки обоих пистолетов и сделал глубокий вдох. Потом кивнул мальчику, и следом за тарелками взметнулись его пистолеты. Выстрелы раскатились громом, и три тарелки разбились в начале дуги. Четвертая уже падала, как камень, когда ее настигла четвертая пуля. Под оглушительные аплодисменты Шэнноу поклонился толпе, перезарядил пистолеты и убрал их в кобуры. Надел куртку и шляпу. И взял у Скейса свой приз.