— Ничего… — собственный голос показался Айше слишком тихим. И лживым. Притка опустила голову, ткнулась взглядом в землю.

— Ничего? Тогда ты, оказывается, гораздо смелее меня… — Похоже, Бьерн опять смеялся, но Айша упорно продолжала рассматривать жухлую прошлогоднюю траву у себя под ногами. Сквозь коричневые полегшие стебли пробивались зеленые ростки. Ожидая дальнейших расспросов, Айша поковыряла их носком чуни, потерла рукавом рубашки замерзший нос. Подбадривая девочку, Каурая дыхнула теплом ей в затылок, в чаще громко вскрикнула спугнутая кем-то птица.

— Не уходи… — отважилась Айша.

— Уходить? Я и не собирался, — под сапогами Бьерна захрустели мелкие ветки, Айша попятилась.

— Ты боишься меня? — удивился варяг. Остановился.

— Нет. Не тебя. Себя, — выдохнула притка. Вскинула на варяга глаза, сглотнула застрявший в горле комок.

Разве она могла признаться, что по утрам, едва проснувшись, ищет его взглядом? Или могла сказать, что единственное ее сокровище — желтая лента, три дня назад вплетенная в ее волосы, — для него? Да и как сказать, если собственный язык не желает шевелиться, а по телу бегут жадные до людских страданий мурашки?

— Странно все… Будто уже видел тебя где-то… — Бьерн оказался рядом, взял ее за плечи, сжал крепко, будто проверяя хрупкие косточки на прочность. — Видел родовое пятно на твоем плече… Но где — не помню… А у меня хорошая память.

Айша вздрогнула.

Родовое пятно… Наползшая на ее плечо чернота, клеймо, оставленное самой Мореной [21] …

Словно желая успокоить ее, Бьерн притянул девку к себе, неторопливо оголил ее плечо, провел ладонью по спине, будто ненароком коснувшись большой черной родинки, притаившейся под одеждой. И то смутное, дикое, ждущее, что скопилось за день, — да что там за день, за многие дни, — вдруг прорвалось сквозь ласковые шорохи теплого вечера, толкнуло Айшу вперед, вжало в грудь варяга. Руки притки сами обняли шею Бьерна, тело прильнуло к нему, словно ища защиты и спасения от непонятных страхов, от себя самой — такой незнакомой, такой уязвимой, такой…

— Прости… — нелепо тычась губами в его шею, всхлипнула Айша. Она не знала мужчин, не знала, что и как надо делать, не ведала, как зрелые, опытные женщины ублажают своих избранников…

— Простить? — не понял он. Отстранился, заглянул в молящие глаза притки. До Айши Бьерн брал многих женщин — красивых и не очень, в радости и в слезах, — но ни одна не просила у него прощения за любовь.

— Простить? — ощущая под ладонями жар ее тела, еще раз хрипло выдохнул он.

— Да, — прошептала Айша. — Да, да, да…

Вся ее прежняя неуклюжесть, неумение высказаться, боль и надежды сплелись в одно короткое слово, беспорядочно срывающееся с губ. Не снаружи — внутри нее что-то вспыхнуло, жар охватил все тело, стиснул сердце. Одежда сама поползла с плеч, угадывая ее тайные желания. Зашептались, зашуршали вокруг нее любовными наговорами лешачьи служки, дотянулись до самого нутра, и все, что было в Айше лесного, звериного, будто почуяв в Бьерне родную душу, рванулось наружу, вырвалось из ее горла тягучим, сладким стоном и стихло под его губами…

Бьерн ушел той же ночью. А вернулся через день, к рассвету. Айша, как обычно, поутру отправилась за водой. Бьерн столкнулся с ней на береговой отмели реки Заклюки, зацепил девчонку взглядом, чуть более пытливым, чем обычно:

— Доброго дня.

Заметил ее усталый вид, круги под глазами, согнутые плечи. Девочка стала женщиной. А став ею, словно запретила себе думать о произошедшем. Боялась? Стыдилась? Или просто понимала, что она — не ровня варягу, не хотела надеяться?

— И тебе, — она прошла мимо. Бьерн не стал расспрашивать.

В тот же день обоз свернул на узкий лесной тракт, вслед за конным отрядом. Конники умчались вперед, оставив обоз в одиночестве плестись по лесной тиши. Обозные притихли. Телеги месили деревянными обручами колес мутную дорожную жижу, сипели, заглушая трели лесных птиц и похрапывание усталых лошадей. В низинке у осиновой рощи дорогу пересекал расплывшийся по весне ручей. Мутная вода перекатывалась через дорогу, расплывалась в колеях большими лужами. Рейнар спрыгнул с телеги, пошел советоваться с людьми, как лучше обойти преграду. Мужики скучились прямо посреди дороги, о чем-то заспорили.

В чаще, совсем рядом, ухнула сова, лошадь мотнула головой, потянула. Телега сползла колесом в вязкую лужу.

— Чтоб на тебя все молнии Одина! — Рейнар бросился к ручью, ткнул несчастную Каурую кулаком в зубы, сплюнул. — Теперь как вытягивать?

От задней телеги к ручью подошла его жена Гунна — единственная баба в обозе, если не считать Айшу, Рейнар не собирался возвращаться обратно в Приболотье, надеялся обосноваться на землях возле Альдоги, поэтому тащил с собой жену и сына — толстого, розовощекого глуздыря [22] шести лет от роду.