– Никогда не слышал ни о чем подобном, – признался он. – И при чем здесь жизненные силы?

– Вот этого я не знаю. Вообще-то, сейчас не сезон. Понятия не имею, откуда они взялись.

Пол снова задрожал. Половицы, которые прикрывали скромные сбережения Сдумса, заскрипели и дали ростки.

– Что значит «не сезон»? – спросил Сдумс.

– Обычно жизненные силы проявляются весной, – ответил голос из-за двери. – Они-то и выталкивают из земли нарциссы и все такое прочее.

– Ничего себе… – зачарованно произнес Сдумс.

– А я думал, что волшебники знают все и обо всем.

Сдумс посмотрел на свою шляпу. Похороны и рытье туннелей не прошли для нее даром – впрочем, после почти ста лет беспрерывной носки ее вряд ли можно было принять за эталон шляпы от кутюр.

– Учиться никогда не поздно, – наконец сказал он.

Наступил очередной рассвет. Петушок Сирил заерзал на насесте. В полумраке светились написанные мелом слова. Петушок сосредоточился. Сделал глубокий вдох.

– Ху-ка-ле-ху!

Теперь, когда проблема памяти благополучно разрешилась, оставалось только разобраться с дислексией.

Высоко в горах дул сильный ветер, нестерпимо палило низко висящее солнце. Билл Двер шагал взад-вперед вдоль рядов сраженной травы, словно челнок по зеленой ткани.

Он не помнил, чувствовал ли когда-нибудь ветер и солнечное тепло. Наверняка он их чувствовал. Чувствовал, но не переживал. В грудь тебе бьет ветер, сверху жарит солнце… Так переживается ход Времени. Время подхватывает и уносит тебя вслед за собой.

В дверь амбара робко постучали.

– ДА?

– Эй, Билл Двер, спустись-ка сюда.

В темноте он нащупал ступеньки, осторожно спустился и открыл дверь.

Госпожа Флитворт загораживала ладонью огонек свечи.

– Гм, – выразилась она.

– ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ?

– Если хочешь, можешь зайти в дом. На вечерок. На ночь, конечно, тебе придется вернуться в амбар. Просто… У меня там в камине горит огонь, так все уютно, а ты здесь мерзнешь в одиночестве…

Билл Двер никогда не отличался способностью читать по лицам. Раньше ему это было не нужно. Поэтому сейчас он таращился на робкую, встревоженно-умоляющую улыбку госпожи Флитворт, как павиан пялится на Розеттский камень, пытаясь разобрать смысл написанного там.

– БЛАГОДАРЮ, – наконец изрек он. Госпожа Флитворт зашаркала прочь.

Когда Билл вошел в дом, на кухне ее не было, и он двинулся по узкому коридору, ориентируясь на шорохи и скрипы. Госпожа Флитворт стояла на карачках и судорожно пыталась развести в камине огонь. Билл тихонько постучал по открытой двери, и она смущенно подняла глаза.

– Не хотела тратить спичку для себя одной, – неуверенно пояснила она. – Присаживайся. Я заварю чай.

Сложившись пополам, Билл втиснулся в одно из узких кресел рядом с камином и оглядел комнату.

Комната была не совсем обычной. Каковы бы ни были ее функции, проживание в их число явно не входило. Центром всей активности на ферме являлась пристроенная к дому кухня, тогда как эта комната больше всего напоминала мавзолей.

Вопреки общепринятому мнению, Билл Двер не был знаком с похоронным убранством помещений. Смерть обычно не наступает во всяких там гробницах – за исключением редких несчастных случаев. На свежем воздухе, на дне реки, наполовину в пасти акулы, в огромном количестве спален – сколько угодно, а в гробницах – нет.

Он занимался отделением зерен души от плевел бренного тела. И этот процесс завершался задолго до каких-либо обрядов, представляющих собой, если смотреть в суть, почтительную форму удаления ненужных отходов.

Но эта комната выглядела точно гробница царей. Царей, которые попытались забрать с собой абсолютно все.

Билл Двер сидел, положив ладони на колени, и внимательно осматривал комнату.

Во-первых, всякие безделушки. Совершенно немыслимое количество заварочных чайников. Фарфоровые собачки с выпученными глазами. Подставки для тортов странного вида. Разнообразные статуи и цветастые тарелки с надписями типа «Падарок из Щеботана, Долгой Жызни и Счастья». Все плоские поверхности были чем-то заняты, причем в расположении тарелочек и фигурок соблюдались принципы полной демократии. Так, весьма ценный старинный серебряный подсвечник соседствовал с расписной фарфоровой собакой с костью в пасти и выражением абсолютного идиотизма на морде.

Стены были завешаны картинами. Преобладающим цветом был грязный, и почти на всех полотнах изображался унылый скот, стоящий на затянутом туманом болоте.

Все эти украшения буквально погребли под собой мебель – что, впрочем, не было такой уж большой потерей. За исключением двух стульев, стонавших под бременем огромных кип разнообразных салфеточек, меблировку комнаты вряд ли можно было использовать в каких-либо практических целях. Повсюду призрачно маячили хлипкие столики. Пол устилали лоскутные половики. Кому-то явно нравилось делать лоскутные половики. И запах… Он довлел, безраздельно властвовал, царственно витал…