Обогнув дерево, я вышла из-под кроны. Некоторые аборигены смотрели на меня встревоженно, ожидая моей реакции. Но я, честно говоря, просто растерялась и не знала, как реагировать. Если бы мне хотя бы был знаком их язык… Мое молчание было, похоже, принято за одобрение, на лицах снова замелькали улыбки.

Меж тем ритуал, оказывается, не закончился. Несколько воинов длинными копьями перерубили веревки, и трупы попадали на землю. Я услышала, как хрустнули, ломаясь, шейные позвонки. Тем временем другие туземцы толпой двинулись к западной окраине деревни. Не зная, что предпринять, я пошла следом за ними. Носилки мне на этот раз не предложили, да это было и к лучшему — передвигаться на чужих плечах все время было бы не слишком удобно.

Мы миновали околицу и вошли в лес, но на этот раз путь оказался совсем коротким — через какие-нибудь полторы сотни локтей мы вышли на берег неширокой реки. Меня удивило, что деревню не построили прямо на берегу — все-таки, когда за водой приходится ходить каждый день, и полтораста локтей — расстояние. Позже я получила ответ на свой вопрос — селение было выстроено вокруг священного дерева, что в глазах туземцев было важнее непосредственной близости воды.

На берегу уже были сложены груды хвороста; некоторые аборигены подносили последние охапки. Когда показались воины, тащившие за руки и за ноги тела казненных, я поняла, что здесь готовятся погребальные костры. Моя догадка не замедлила подтвердиться: старуха-палачка торопила своих соплеменников, укладывавших трупы, ибо солнце, невидимое за деревьями другого берега, уже, должно быть, касалось горизонта — еще немного, и стемнеет, в тропиках это происходит быстро.

Все-таки после всего случившегося я, должно быть, еще туго соображала, потому что первые охапки хвороста успели вспыхнуть, когда я подумала, что убитых сжигают в одежде и обуви. Дикарям-то все равно, они не носили ничего, кроме юбочек из листьев, а вот верхняя половина моего гардероба явно нуждалась в замене, да и для нижней запас не помешал бы. Я метнулась к старухе, требуя, чтобы она остановила церемонию, но хворост разгорался быстро и огонь успел охватить тела. Тушить его, несмотря на близость реки, было нечем — единственной емкостью был большой сосуд, куда слили кровь из таза, но он явно предназначался для других целей. Старуха лишь почтительно качала головой, указывая на огонь — мол, прерывать ритуал поздно, — однако я столь выразительно встряхивала свои лохмотья, что она наконец поняла, в чем дело, и что-то крикнула.

Трое воинов копьями скатили на землю тело Каайле, лежавшее с краю и потому пока почти не пострадавшее от огня — обгорели только волосы, щека и задравшаяся пола камзола.

Дикари не умели обращаться с костюмом, так что мне пришлось самой раздевать своего несостоявшегося убийцу. Я принялась за дело, стараясь не смотреть на почерневшую половину лица с мутным спекшимся глазом и не обращать внимания на мерзкий запах горелых волос и мяса. В первый же момент я обожгла руку о раскалившиеся железные крючки застежек; но пока я дула на пальцы, металл остыл. Я стащила с мертвеца камзол, рубашку, сапоги, брюки; все это было мне велико, но выбирать не приходилось. Туземцы нетерпеливо дожидались, пока я закончу, — им, видимо, важно было завершить кремацию до темноты — и, едва я подала знак, бросили труп обратно в огонь.

Камзол пострадал сильнее, чем мне показалось в первый момент, да и к тому же не выглядел необходимой одеждой в этом жарком климате. Наверное, из его добротного сукна можно было выкроить что-то полезное, но портниха из меня никакая — я всегда считала себя слишком умной и образованной, чтобы изучать это классическое женское ремесло. Обследовав карманы, я нашла чистый платок и две официального вида бумаги. Это оказались векселя на предъявителя гантруского банка — не самая необходимая на тропическом острове вещь, но меня такая находка весьма порадовала. Если у Каайле и было при себе что-то еще, оно, очевидно, вывалилось раньше. Позднее я нашла под священным деревом несколько монет, выпавших из карманов казненных.

Но я решила на всякий случай тщательно обшарить камзол еще раз, проверяя, не пропустила ли какой-нибудь потайной карман. Новых карманов я не обнаружила, но под подкладкой, недалеко от прожженной дыры, мои пальцы нащупали какое-то плоское уплотнение. Ножа у меня по-прежнему не было, но разорвать ткань, начав с обугленного места, оказалось нетрудно. В руках у меня оказался белый конверт с побуревшим от жара уголком. На конверте не было ни имени, ни адреса — ничего.

Разумеется, я тут же нетерпеливо распечатала его. Внутри лежал сложенный вдвое лист бумаги. Увы, меня ждало разочарование — он тоже оказался чистым. Но я, конечно, сообразила, что Каайле не стал бы запечатывать в конверт и зашивать в камзол пустой листок. А значит, листок заслуживал более внимательного осмотра. Однако дневной свет уже угасал, а вновь подходить близко к погребальным кострам и вдыхать их запахи мне не хотелось, так что, сколь бы велико ни было мое нетерпение, я решила отложить решение этой загадки на завтра.

К тому времени, как костры догорели, сгустились сумерки, но ночь еще не вступила в свои права. Туземцы принялись разравнивать пепел и забрасывать кострище песком. Двое воинов по знаку старой жрицы — ее все же вернее было называть жрицей, чем палачкой, — подтащили к воде свой большой кувшин (кровь одиннадцати аньйо весит не так уж мало!) и накренили его набок, выливая в реку содержимое. Старуха тем временем повторяла одну и ту же фразу: «Инх штехе, лой штала, квон эрхе; руш, мна-тата ту». Как я узнала впоследствии, это означает: «Прах земле, кровь воде, дух небу; враг, забудь о нас». Туземцы верят, что дух умершего возносится в небо вместе с дымом, а если тело не сжечь, он так и останется на земле и станет мстить своим убийцам; вот почему так важно провести ритуал до наступления ночи.

Аборигены полагают также, что, разъединяя врага на элементы и возвращая каждый из них своей стихии, они как бы отменяют его земную жизнь, восстанавливают все так, как было до его рождения, лишают его дух памяти о прежнем бытии. Соответственно, для своих похоронный обряд другой — их тоже сжигают, чтобы они могли попасть на небо, но не выпускают при этом кровь. Она, обращаясь в пар, возносится ввысь вместе с духом, так что даже и на небе духи предков сохраняют в себе кровь родного племени, а значит, сохраняют и способность помогать ему. Что ж, концепция по-своему стройная, и в ее рамках похоронные ритуалы туземцев исключительно логичны, чего не скажешь о перегруженных бессмысленными формальностями похоронах цивилизованных народов.