— Ну, вот видишь…

— Жизнь беспощадна. Ведь я так устроен и по другому не могу!

— Леонид, это примитивно! — засмеялась она. — Придумай что нибудь поинтереснее, ну, пожалуйста…

— А я больше ничего другого не знаю, — продолжал настаивать он. — Да и чем же плохо?

— Ты хочешь курить, — сказала она. — Оттого ты такой кровожадный. Кури, кури, пожалуйста, сигареты и зажигалка, кажется, где то здесь… ага, вот, возьми. Теперь твоя свирепость несколько поубавится, а я с облегчением выпью глоток вина. Ты не против?

— Я тоже… мне коньяку…

В просторной, слабо, до полумрака, освещенной комнате с толстым ковром на полу ничего нельзя было разглядеть; Ксения по памяти прошла к холодильнику в соседнем помещении, открыла его и на мгновение зажмурилась от брызнувшего в глаза света. Затем взяла бутылку коньяка, еще какое то вино и спросила:

— Леонид Ильич, закусывать будешь?

Он не ответил, и она, прихватив тарелку с бутербродами, вернулась, устроила все это на прикроватном столике, затем принесла рюмки, большие фужеры и минеральную воду.

Привстав на локоть, Брежнев, не отрываясь, ощупывал взглядом ее фигуру — точеные длинные ноги, бедра, плавную спину — и начинал чувствовать подымавшееся раздражение: она была слишком хороша и еще более независима; как птица небесная, она не думала ни о силках, ни о западнях и летела, куда ей вздумается, и это было досадно. Она от него ничего не требовала, что тоже было непривычно и настораживало. Хотя что ему еще оставалось в жизни? Политбюро? Фальшивая власть над миром? Дети? Что сын, что дочка, эта уж особенно, ставшие неуправляемой и тяжкой обузой? Огромная, пугающая страна, которую не объять даже самой смелой коммунистической фантазией? И кто посмеет его осудить, может быть, товарищ Суслов или товарищ Андропов?

Он усмехнулся: у любых, самых блистательных товарищей вокруг него свое подполье, загляни — отшатнешься.

Ксения принесла маслины и конфеты, присела на кровать, и он уловил дразнящий запах теплого женского тела и подумал, что если бы это случилось лет двадцать назад, ночь была бы совершенно иной.

Он привстал, легко подтянулся к спинке кровати, взял рюмку, и они, оба ощущая трепет и загадку момента, выпили в странном молчании, что заставило их еще сильнее почувствовать необычайность их свидания — оба они подумали о совершенном своем одиночестве в мире, о случившейся близости, о том, что именно чувство одиночества, несмотря на разницу в возрасте и положении, крепко, как заговорщиков, связывает их сейчас друг с другом.

Он поцеловал ее руку у локтя, на сгибе, уронил рюмку на ковер. Ксения тихо засмеялась, склонилась над ним и поцеловала его куда то в висок, ее грудь коснулась его плеча, — он давно не ощущал такого прикосновения и потянулся было к ней, но она неуловимо отстранилась.

— Приходит и глядит, — сказала она, вздохнув и повергая его в легкое недоумение. — Именно так: глядит, глядит, молча и как то мудро. У меня предчувствие, еще один шаг и — обрыв… Знаешь, Лео, такой блестящий, черный, весь сквозной — конца краю нет…

— Подожди, подожди, кто приходит? Кто глядит? — спросил Брежнев с некоторым интересом, в то же время с мыслью о бесконечной и капризной женской игре. — Зачем?

Она коротко вздохнула, приподняла плечи.

— У него нет лица, одна пустота, — сообщила она. — На прошлой неделе в гримерной сижу, готовлюсь на сцену, идет Шекспир, готовлюсь встретить свой последний час… сладкий час в объятьях ревности… И чувствую плечами взгляд… Поворачиваю голову — стоит у двери, высокий, в темном костюме, в больших очках. Затемненных… Еле удерживаюсь от какого то мистического ужаса, у него лица нет — одна пустота. Очки есть, а лица нет…

— Ну, Ксения, вот именно — сплошная мистика, — сказал Брежнев, чувствуя в плечах тихий, сквозящий холодок. — Слишком воображение расходилось. А я-то вначале всерьез…

— А ты верь, я тебе очень серьезно говорю, Леонид Ильич, — сказала она опять с коротким, задавленным вздохом. — Он и раньше являлся, очень настойчиво. А однажды пригрозил — приказал убираться из Москвы в неизвестном направлении. Представляешь? Я опять не смогла рассмотреть его лица. Мне кажется, многое здесь связано и с тобой, Лео, с нашими отношениями… Ходит, ходит следом — дышать нечем!

— Чушь! — сказал Брежнев беспечно и успокоенно, безоговорочно уверенный сейчас в непререкаемости своих слов. — Бояться нечего, пустяки! Никто ничего не посмеет, ни одного шага не посмеет сделать… Ты, загадочная и гордая, тоже могла бы быть со мной более откровенной, открытой. Ты мне слишком дорога, чтобы многое узнавать от других. Согласись…

— Ага! — сказала она и налила себе вина. — Значит, все таки мои опасения и страхи не напрасны? За мной следят?

— Ксения, я хочу еще немного выпить… Там пожевать что есть? Орешки? Можно тебя попросить?