— А я должен обязательно исчезнуть? — поинтересовался Сергей Романович, и в нем, пожалуй, впервые после Москвы прорезался некий тревожный просвет — ему захотелось открыть глаза и взглянуть за пределы только одного сегодняшнего дня, но он тотчас задавил и отбросил прочь этот чужеродный всплеск, он еще был слишком молод, и в нем еще таилась надежда на чудо, как видимо, в чем то уже начинавшая сбываться. — Мы еще посмотрим, дорогой дядя! — неожиданно пригрозил он кому то неведомому и враждебному. — Мы тоже не лыком шиты!

Широко распахнув глаза, Ксения ладошкой прикрыла ему рот.

— Тише, Сережа, тише, — попросила она. — Ведь в мире сейчас такого безлюдья не бывает… Оно меня пугает, — так ведь не может быть… Последние два три дня меня преследует нечто навязчивое, я иногда чувствую на себе чей то посторонний, чужой взгляд, — недобрый взгляд. Я безошибочно знаю, что кто то рядом есть, чужой, злобный, следит за каждым моим шагом, за каждым движением… С тобой не случалось ничего подобного?

— Случалось, — не сразу отозвался он, пристально глядя в густую золотистую синеву безоблачного неба и прислушиваясь к мерным вздохам спокойного моря, и, заставив себя улыбнуться, добавил: — Вот и пусть позавидует, что тут можно еще добавить?

— С этим шутить не стоит, — возразила Ксения, — я знаю, что теперь меня уже нашли и больше не отпустят…

— Какая ерунда! — засмеялся Сергей Романович и, вскочив на ноги и запрокидывая руки за голову, сильно, с наслаждением потянулся. Небо и горы, почти вплотную придвинувшиеся к небольшой бухточке, к чистой, ослепительно белевшей полосе песка, закружились, и он шире расставил крепкие молодые ноги с круглыми коленями и лодыжками; он сейчас ни о чем не хотел думать, все прошлое отступило и рухнуло; он даже за свою недолгую жизнь усвоил, что от сильных мира сего лучше всего держаться подальше, всякого неосторожного обязательно отметят несмываемым клеймом, но с другой стороны, его всегда неостановимо тянуло именно в эти провалы, к этим черным дырам, и эти порочные наклонности у него, видимо, в крови, ему просто было необходимо попробовать свои силы в самых экстремальных, как говорится, условиях. И это ему нравилось, стоило только разгореться подобной фантазии, тотчас начинало шуметь и кружить в голове, сладко кружило и в сердце…

Он повернулся к морю и замер. Неожиданно, словно взрывом или слепящим всплеском света, перед ним мелькнуло лицо отца Арсения, его пронзительно вспыхнувшие, вбирающие глаза; чудный полубезумный странник словно хотел что то сказать ему, и, несмотря на молчание, на его плотно сжатые губы, в голове у Сергея Романовича уже начинали звучать какие то слова, но и теперь самого главного он вспомнить не мог, и, разрывая наползавшее оцепенение, не желая подчиняться ничьей посторонней воле, никакому пророчеству, он, широко раскинув руки, запрокинув голову, закружился волчком, взрывая песок. И небо, прошитое ослепительно белыми вершинами гор, нескончаемым хороводом ринулось в другую сторону, море стало тяжело нависать над берегом и готово было вот вот опрокинуться на него, но Сергей Романович никак не мог остановиться.

— О о! О о! — гулко закричал он в каком то первобытном упоении жизнью, и горы и море тотчас ответили ему согласным, все усиливающимся и под конец слившимся в одну высокую ноту стоном, и тогда он свалился на песок рядом с Ксенией, все так же широко раскинув руки, и Ксения, давно уже привставшая с земли и смотревшая на него загоревшимися глазами, стремительно и ловко бросилась на него, прижимая его к земле всем телом, и стала часто и сильно целовать, и уже потом, после очередного безумия, отдыхая и все никак не решаясь отпустить его, близко глядя в глаза ему, сказала:

— Я не знаю, кто ты на самом деле, и, очевидно, никогда не узнаю, просто ты моя погибель. И я рада этому, я люблю тебя и сошла с ума… Пусть! Ты — самое светлое и великое в моей жизни!

— У меня есть амулет, — сказал он, окончательно подпадая под ее темные чары. — Он перешел ко мне от старой старой цыганки…

Внезапно вспомнив слова отца Арсения, определившего ему срок жизни всего лишь еще в три года, он отверг их без раздумья; вполне вероятно, что он опровергает приговор всей дальнейшей жизнью, не все ведь пророчества сбываются. Произошла неожиданная пауза в разговоре, и, почувствовав на себе тревожный взгляд Ксении, он заторопился.

— Я отдам этот браслет тебе, — сказал он с царской щедростью. — Кусок старой кожи с тремя халдейскими знаками. Как только вернемся в Москву, я тебе немедленно его преподнесу и раскрою значение каждого из знаков… ну, а завтра мы еще чуть чуть передвинемся поближе к югу, у меня есть на примете прекрасное местечко возле Кобулети, — закачаешься… И никаких мрачных мыслей — наш праздник, я никому не позволю его испортить!

— Послушай, Сережа, откуда у тебя такие деньги? — спросила Ксения, и тут же, вспомнив, что еще в самом начале, перед бегством из Москвы, они клятвенно договорились не задавать друг другу никаких вопросов, вскочила, обняла его и, словно извиняясь, поцеловала. — У меня тоже есть амулет, — сообщила она, — тоже остался в Москве. Когда нибудь я расскажу тебе о нем. Вы с ним очень похожи — неизвестно откуда появились и неизвестно куда затем исчезнете…

— Главное в другом, тебе не кажется? — спросил он. — Мы появились и встретились — вот вещий знак! Предлагаю позавтракать, я проголодался. Вон там, под симпатичными кустиками… Посмотрим, что там в корзинку нам насовали. Уж вино обязательно будет, в горле пересохло. Пошли, пошли, трусишка, — усмехнулся он, и далекие горы, все так же стывшие в неприступной белизне, теперь, казалось, еще дальше отодвинулись. Сергей Романович нахмурился, ему начинало надоедать такое высокомерное величие, но он тут же, потешаясь над своим неоправданным гневом, заставил себя взять корзину и степенно направиться к избранному месту.