Что-то во всем этом Владу не нравилось, что-то безотчетно беспокоило его — вынужденное ли отсутствие общения со спутниками, недостаток ли информации, а может быть, странные манеры Бориса, то отстававшего, то заходившего вперед, действовавшего по какой-то своей схеме и не считавшегося с Владом; не нравилось, как его вернул Борис — отшил почти, а то и бросил, оставив без связи и ориентиров. Иногда возникало ощущение, будто кто-то четвертый, невидимый и неведомый, неотступно следует по пятам, где ножом, а где выстрелом убивая сначала преследователей, а теперь вот и беглецов.

Влад завалил ветками тело, подхватил рюкзак и быстро пошел назад по знакомой тропе, на ходу выстраивая цепочку предстоящих действий.

До сих пор он был уверен, что тайгу знает хорошо и не пропадет, но даже при своих навыках мог лишь подивиться умению ориентироваться и чутью Бориса, способного в траве на неизвестной местности разглядеть щепотку просыпавшегося при дележе порошка, понять, что беглецы разделились, выбрать решение.

Казалось, долине не будет конца, но беспокойство подхлестывало, и к закату Влад вышел на берег Большой Мойвы.

Десять дней бродил по лесам Шалый, десять ночей спал в хуторских амбарах и шалашах, срываясь с места всякий раз, когда слышались шум мотора или человеческие шаги. То и дело мелькала мысль пойти, сдаться — ведь не убивал же! Но четыре года отсидки за разбой тягостно напоминали о себе, а теперь к «сто сорок шестой» приплюсуются три отягчающих: «по предварительному сговору группой лиц», «с применением оружия» (его «наган» в «бардачке» «Урала» уже наверняка нашли) и «лицом, ранее совершившим разбой». Тянуло на все пятнадцать лет усиленного, а этого в его двадцать пять — ой, как не хотелось!

На десятые сутки он оказался близ Выселок. Здесь жили дальние родственники Шаловых — двоюродная тетка Катря и дядька Павло. Дождавшись темноты, он прошел краем деревни до усадьбы, огляделся и проскользнул в калитку.

— Кто? — не сразу отозвался женский голос.

— Я, теть Катря, Ленька.

— Какой еще…

— Да Ленька я, Шалов, открывай!

Женщина уронила что-то на пол в темных сенях, лязгнула засовом.

— Здрасьте, вечер добрый, — осклабился Шалый. — Не ждали?

Пожилая крестьянка отступила вглубь, потеряв дар речи.

— Не признали меня, что ль?

— Отчего ж… Входи, входи, Леня! — растерянно заговорила она, оглядываясь в поисках не то иконы, не то чего-нибудь тяжелого. — Ты… ты как к нам… в командировку или как?

— Да не, я тут неподалеку на трассе обломался. Вызвал аварийную, покуда приедут — дай, думаю, зайду. Поесть чего дадите?

Женщина метнулась на кухню, застучала кастрюлями, словно обрадовавшись, что нашлось занятие, за которым можно спрятать испуг.

— Как живете-то? Ничего? — походя спросил Шалый, разглядывая себя в зеркале. Щетина, запавшие глаза, черные разводы на лбу и на щеках, солома в волосах, изорванная, перепачканная джинсовая рубаха способны были испугать кого угодно. Сразу понял, что Катря в сказку о поломке не поверила.

— Ничего живем, как все, — ответила она. — Тебя-то что на похоронах Василя не было?

«Знает, — понял он. — Раз была в Могилеве, значит, про все знает!»

— Припозднился, не успел, — отбрехался, поморщившись: разговор продолжать не хотелось — поесть бы да уйти поскорей.

Она высыпала в миску теплую еще бульбу, поставила сметану в горшке и, опустившись на лавку, сочувственно посмотрела на родственника:

— Ну и как ты теперь-то? Куда?

— Там видно будет. Спрашивали обо мне?

— А то как же! Милиция тебя ищет, Ленька. Везде ищет. Перевернул машину-то с людьми — зачем убег? Надо было пойти повиниться.

Он навалился на еду — так голодный волк, случайно забредший на подворье, торопится набить брюхо до расправы. Далекая тетка и раньше была для него не более чем предметом.

— Дядя Павел где?

— Вышел. Не знаю, спала я, — она с беспокойством провела глазами по черным стеклам окошек.

…Хозяин слышал из хлева, как скрипнула калитка, чей-то голос попросил впустить; ополоснув в корыте руки, поспешил с вилами наперевес к дому. Здесь, на отшибе, к ним захаживали нечасто, особенно в такое время суток. Осторожно заглянув в окно, он увидел перемазанного, заросшего мужика. Жена беспокойно оглядывалась по углам.

«Ленька! — сообразил наконец. — Ленька-бандит! Ховается, видать, от властей».