Треволнения, пережитые Петром в течение двух лет, следовавших за второй Нарвой, сменились относительно спокойным 1707 годом. В этом году не производились ни осады, ни штурмы крепостей, не происходило полевых сражений, не отмечено и значительных событий внутри страны. Этот год был годом, если так можно выразиться, черновой работы, быть может, неброской по сиюминутным результатам, но крайне необходимой, ибо этой работой закладывался фундамент будущих побед.

Главная армия Карла XII после походов 1706 года пожинала плоды капитуляции Августа II — в богатой Саксонии шведское воинство вело сытую жизнь, начисто грабя ее население.

Петру было очевидно, что шведский король засел в Саксонии надолго, что, во всяком случае, он в зимние месяцы ее не покинет и будет там находиться ровно столько, сколько потребуется, чтобы откормить изголодавшихся солдат, заменить их изодранные мундиры и башмаки новыми, обучить военному ремеслу рекрутов, прибывших из Швеции.

Было очевидно и другое — отдохнувшую и пополненную армию Карл теперь двинет на Россию. Если до капитуляции Августа помыслы шведского короля о походе на Восток сдерживала необходимость оглядываться на Запад, то теперь основания для беспокойства о своем тыле у Карла исчезли, Северного союза более не существовало, и Петр неустанно теперь внушает своим помощникам мысль, что раз «сия война над одними нами осталась», то необходимо прилагать все силы к тому, чтобы неприятель не застиг нас врасплох.

Эти приготовления мало волновали шведов. Сидя в Саксонии, они рассуждали так: «мышам живется вольно, когда кошки нет дома. Стоит только шведам вернуться — московиты побегут, как под Нарвой, и запрячутся в свои мышиные норы».

Петр остался верным своей привычке находиться там, где его ждали самые неотложные дела. Ритм его жизни в этот спокойный год не изменился. Как и раньше, он много ездил, причем, как и раньше, нигде не засиживался. Исключение составляла лишь Жолква, где он встретил новый, 1707 год и пробыл четыре месяца. Выехав из Жолквы 30 апреля, царь еще долго колесил по территории Польши: побывал в Люблине, Варшаве, Тикотине, Гродно, Мерече, Вильно, вновь в Мерече. Все это время он внимательно следил за перемещением шведской армии. В июле шведы еще находились в Саксонии, и Петру казалось, что о «выходе их сюда уже мало надежды является, чему и время уже оказует». Но уже в августе царю стало известно: «соседи наши двинулись». Куда двинулись, каковы намерения шведского короля в преддверии наступающей осени, Петр не знал. На всякий случай распорядился, чтобы армия была готова к походу. Меншикову он пишет: «если неприятель перейдет Вислу, тотчас поеду к вам, понеже, истинно, трудное мое житье и лучше с вами быть», нежели писать распоряжения издалека.

Карл тронулся из Саксонии 6 августа, но, ко всеобщему удивлению, простоял на левом берегу Вислы четыре месяца. Убедившись в том, что шведы не обнаруживали никаких признаков подготовки к походу на Восток, царь решил хотя бы одним глазом взглянуть на то, что делалось в Петербурге. Туда он прибыл 23 октября, остался, кажется, доволен увиденным. «Здесь в Ингерманландии все в изрядном течении дел обрели», — делился он своими впечатлениями с Меншиковым после осмотра Шлиссельбурга и трехдевного пребывания в Петербурге. 7 декабря царь отправился в Москву, где прожил ровно месяц — 6 января он уже вновь находился в пути к армии, расквартированной в Польше.

Полезные действия измеряются, конечно, не километрами преодоленного расстояния, и если мы здесь коротко изложили маршрут царя за 1707 год, то с единственной целью обратить внимание на то, что тысячи километров пути тоже требовали времени и сил. Правда, в 34 года тяготы переездов были ему еще посильны, но на здоровье они отражались. В августе 1707 года, находясь в Варшаве, Петр вновь заболел, и, видимо, очень тяжело. Сам он об этой болезни писал так: «Я только футов на пять был от смерти: в самый Ильин день уже и людей не знал, и не знаю как бог паки велел жить — такова была Жестокая фибра (то есть лихорадка), от которой теперва еще вполы в себя не могу притить».

Попытаемся проследить, чем занимался в течение года царь, как он готовил страну и армию к отражению нашествия шведов, где его постигали неудачи и где сопутствовал успех.

Бесценные сведения на этот счет содержатся в опубликованных письмах и бумагах Петра. Но и они лишь в малой степени отражают деятельность царя — отчасти потому, что далеко не все написанное Петром сохранилось, но главным образом потому, что эта деятельность не всегда регистрировалась письменными источниками.

Письма, записки, указы и распоряжения охватывают обширный круг вопросов, в которые вникал царь. На первом плане, несомненно, заботы об укомплектовании, вооружении и обучении армии, а также строительство укреплений. Адъютанты Петра все время в пути. Они доставляют распоряжения Петра то одному, то другому должностному лицу: «учреди у себя один добрый полк конницы», «отошли немедленно в Москву ведомость, сколько надо рекрутов», «призвать ныне для войны тысячи две калмыков», «учреди в пехоте во всяком батальоне осьмую долю солдат с копьями», «изготовить 15 тысяч штук железных наконечников», «прислать 10 тысяч мушкетов и 1325 фузей», «неоплошно сбирать налог для покупки лошадей в драгунские полки» и сотни еще таких же кратких повелений. Иногда царь требует сведений от исполнителей. «Во всем войске пешем телеги, лошади и прочее, что к походу надлежит, все ль в готовности?» — спрашивает он у Шереметева.

Содержание распоряжений Петра показывает его колоссальную память и внимание к мелочам. Царь пользовался записными книжками, и с годами они все более заполнялись лаконичными заметками о том, что предстояло сделать, какие надо отдать распоряжения. Иногда эти заметки ждали претворения в жизнь многие годы, ибо условия не благоприятствовали тому, чтобы взяться за осуществление торопливо записанного намерения. Но царь очень многое помнил и без записной книжки, помнил имена офицеров и солдат, держал в голове свои предшествующие указы и распоряжения, знал, где и что лежит в обширном государственном хозяйстве. «Отпиши в Смоленск, — велит он генералу Алларту, — чтоб прислали водою, как Двина воскроется, из тех рогаток, что вывезли из Полоцка в Смоленск прошлого году».

Царь, как и многие люди с великолепной памятью, не всегда умел освобождать голову от сотен мелких наблюдений и впечатлений. Они вызывали уйму мелких распоряжений, предписаний, которые могли исходить и не от царя. Петр, например, повелел, чтобы копья изготовлялись именно из соснового или елового леса и с утолщенной рукояткой или чтобы на полковых знаменах уменьшили размер изображения шпаги, а для фона использовать вместо белой голубую тафту. В октябре сын Григория Федоровича Долгорукого Алексей отправлялся за границу для обучения военно-морскому делу. Подобные командировки уже утратили исключительность, и Петр мог бы освободить себя от необходимости составлять княжескому отпрыску персональную инструкцию. Царь не поленился. Отчасти из уважения к знатному роду, отчасти из стремления вникать во все мелочи, но он изложил целую программу обучения. «Учить навигацию со всем, что ко оной надлежит», с октября по апрель, а в остальное время «ездить на море на воинских кораблях для искушения, ибо морское хождение вскоре познать невозможно». Желательно также научиться голландскому языку. «А в протчем дается воля, что еще учить похочет, однакож по совершении вышеписанного». Исполнителей Петр приучил к своей манере опекать в мелочах, и те докучали царю делами, с которыми могли бы справиться самостоятельно. Ромодановский, например, допытывался у Петра, какой размер штрафа взимать за несвоевременную доставку артиллерийских припасов. Царь отмахнулся от прямого ответа и сделал «князю-кесарю» внушение: «Прошу вас, дабы о таких делах и подобных им изволили сами решение чинить, а здесь, истинно, и без того дела много».