— Напротив, — перебил ее Джеф, пальцами слегка приподнимая ее подбородок. Он заметил, как румянец медленно заливает ее щеки, и острое, мгновенное желание пронзило его насквозь.

— Прежде чем мы уложим все это обратно, — застенчиво сказала она, — у меня есть предложение, это нечто вроде игры — в колледже мы обычно играли так по вечерам с подругами.

— Игра?

— Не могли бы вы выбрать ваше любимое стихотворение и прочитать мне отрывок? Это многое говорит о человеке.

Джеф не колебался. Он взял тоненький томик из тех, что горкой высились рядом с ней на коврике, и перелистал его.

— Не то чтобы оно было единственным, просто оно отражает мое теперешнее настроение.

— Тем лучше, — сказала она, перебираясь к нему поближе, так, чтобы их руки соприкасались. Счастье волной поднималось из самой глубины ее души. Может ли такое быть, чтобы она провела эти последние часы с человеком, который находил удовольствие в тех же, непонятных для других, вещах, что и она? Разумеется, все это слишком хорошо, для того чтобы быть правдой, но пока Шелби собиралась насладиться минутой.

— Какой это поэт?

Голос ее дрожал от нетерпения.

— Теннисон.

— Потрясающе! Подождите, я попробую угадать… «Лок-

сли Холл»? «Едоки лотоса»?

— Тихо, тихо, не спешите!

Его длинные пальцы, нашли наконец нужную страницу, и он стал читать — медленно, отчетливо — отрывки из большой поэмы «Улисс»:

Любая остановка иль конец — скучны,

Ржаветь — а не сиять на пользу, — как это

грустно,

Будто жизнь дана, чтобы дышать, — когда

и много жизней

Все было б мало, тут же — лишь одна,

Да и от той немного остается; но каждая

минута на счету…

И бледный дух, тоскующий, стремится

За знаньем — ускользающей звездой,

Стремясь непостижимое постигнуть.

Шелби закрыла глаза и шевелила губами, повторяя слова, когда Джеф дошел до тех строф, которые она особенно любила:

Вперед, друзья, еще не слишком поздно

За новым устремляться…

И искать, прикладывать все силы, находить

И не сдаваться.

Тишина — глубокая, полная — царила, пока Шелби не открыла глаза и не увидела, что он смотрит на нее так, что ее бросило сначала в жар, потом в холод. Грудь ее затрепетала, в ней что-то заныло и в сердце тоже.

— Вы прочитали чудесно.

— Херес делает вас чувствительной, ласково подтрунил он.

— Да.

— Ну что ж, теперь ваша очередь.

Улыбаясь, Шелби раскрыла крохотный томик, в ожидании лежавший у нее на коленях.

— Я выбрала рубаи Омара Хайяма в переводе Фицджеральда, — объявила она.

— Невероятно! Признаюсь, мне нравится эта игра. Это действительно позволяет многое понять.

— Я прочитаю только некоторые. — И она начала, выразительно, с чувством произнося каждое слово:

Спросил у чаши я, прильнув устами к ней:

— Куда ведет меня чреда ночей и дней?

Не отрывая уст, ответила мне чаша:

—Ах, больше в этот мир ты не вернешься. Пей!

Перевод О. Румера

Из глины чаша. Влагой разволнуй —

Услышишь лепет губ, не только струй!

Чей это прах? Целую край… и вздрогнул:

Почудилось, мне отдан поцелуй.

Перевод И. Творжевского

Когда голос ее замер, Джеф сказал тихо:

— Вы думаете, это о винопитии и вине? В четверостишиях Омара Хайяма много говорится о вине.

Шелби наклонилась ближе, пока не ощутила аромат его волос и кожи — смесь нежного, душистого мыла и тонкий, еле уловимый запах степной пыли и лошадей. Это была пьянящая, возбуждающая смесь.

— Я так и думала, пока была еще совсем юной и глупенькой. Теперь мне кажется, что он говорит о жизни. «Пить» означает «жить».