Что здесь творится?

— Да отойдите же! — И она, рассвирепев окончательно, ткнула в его плечи раскрытыми ладонями.

Кирилл едва устоял на ногах.

— Что это вы орете? — осведомился он, хотя ему было плевать, почему она орет, и волновало только одно — куда делась давешняя мымра?

— Гхм… — от возмущения она некоторое время хватала ртом воздух. — Вы еще спрашиваете? Да вы сами минуту назад орали так, что стены тряслись! Дайте пройти! Что вы уставились?

— У меня были все основания на вас орать! — доложил Кирилл, не двигаясь с места, и постепенно обретая почву под ногами. — Или вы думали, что вам это так просто сойдет с рук? Конечно, вам, наверное, даже в голову не пришло, что я уже все знаю!

— Когда вы говорите, такое ощущение, что вы бредите, — пробормотала Алена себе под нос цитатой из любимого фильма.

Ни единой самостоятельной мысли — во всяком случае, внятной! — в голове не было.

После гневной отповеди, в которой она ни слова не поняла, ее трясло и распирало во все стороны от желания двинуть по его смазливой физиономии. И мир сузился до размеров его кабинета, где хотелось немедленно устроить последний день Помпеи. Она даже огляделась с предельным вниманием, весьма смутно сознавая собственные порывы.

— Сядьте! — приказал вдруг Кирилл.

Внутри у него все тряслось, а перед глазами плыло. От бешенства.

Тише, тише, уговаривал он себя. Не хватало еще сесть за решетку из-за этого мымрястого утенка, неожиданного превратившегося в лебедя! Прихлопнуть которого прямо-таки чесались руки!

И будет тебе — преступление в состоянии аффекта! Успокойся!

Как она смеет так смотреть на него?! Стерва рыжая! Будто это он — засланный казачок, пожаловавший в стан врага вынюхать все, как следует! Будто это его муж украл печать, подделал документы и так далее…

Подумав так, Кирилл понял, что свихнулся.

Она тяжело дышала ему в лицо, и от этого соображать было вообще невозможно. Голова кружилась от запаха кофе, корицы, смутного аромата духов и холодка зубной пасты. Наверное, «Колгейт». Или «Тридцать два» — ваши поцелуи будут свежими двадцать четыре часа в сутки!

Проверить? Реклама часто врет!

О, Господи! Чьи это мысли?! Почему они в его голове? По какому праву? И зачем? И куда их девать?

Он все нависал над ней, а она все сопела ему в лицо — громко, с присвистом, словно не в силах выговорить от возмущения ни слова.

И тут Кирилл заставил себя вспомнить, что происходит.

Она — жена Балашова. Балашов — его подчиненный, паршивая овца в стаде, предатель, иуда, слизняк!..

— Быстро! Диктуйте мне номер телефона! — рявкнул Кирилл.

— Что?! — Шоколад в ее глазах загустел до черноты, и из этой черноты плеснуло на Кирилла презрением. — Вы совсем чокнутый? Уберите руки! Уберите, я сказала, я на вас в суд подам за оскорбления и издевательства! И пусть вообще разберутся, чем вы тут занимаетесь!..

— Браво! — Кирилл уважительно присвистнул. — Что значит талант! Ни на минуту не раскололась! Космодемьянская отдыхает!

Алена покрутила пальцем у виска. Не подлец, не трус — красавчик оказался просто сумасшедшим. Очень жаль.

— Лечиться вам надо, любезный.

— Довольно! — Он со всей дури врезал кулаком по подлокотнику, но ожидаемого эффекта не получилось. Кресло было кожаным и мягким.

Глухой удар никого не напугал. Девица смотрела с жалостью.

— Телефон! — просипел Кирилл на последнем издыхании.

— Чей телефон? — с некоторой заминкой уточнила она, неожиданно осознав, что лучше с ним не спорить.

— Жириновского Владимира Вольфовича! — любезно ответил он.

Алена в панике огляделась. Все значительно хуже, чем показалось сначала. А ей до последней секунды не хотелось верить, что он — на самом деле чокнутый. Уж лучше бы оказался мерзавцем.

— Диктуйте ваш номер телефона, — медленно проговорил чокнутый господин Панин.

Ах — это! Он за ней решил приударить. А что тогда орал? Или за сегодняшний день она совсем разучилась думать и не понимает теперь элементарных вещей? Может, он орал, чтобы темперамент продемонстрировать?..

— Зачем вам? — пискнула Алена, запутавшись окончательно.

В висках звонко били колокола. Очень хотелось хлебнуть кофе, но из его чашки она не решилась, а свою оставила на подносе.

Вопрос — обыкновенный, женский вопрос — довел господина Панина до исступления.