Сестра оказалась права, а он — болван! Как всегда. Сначала наорал, потом подумал. Сначала сделал, теперь пришел прощения просить.

Впрочем, ничего особенно страшного он и не сделал. Только теперь рыжая девица знает, что Кирилл Иванович Панин умеет орать, стучать кулаками и топать ногами, как стадо слонов в маразме.

Вряд ли эти его навыки произвели хорошее впечатление на веснушчатую барышню с глазами, круглыми, как орешки.

Ну и откуда снова чужие мысли в его голове, хотелось бы знать? Какие еще к черту «орешки»?! Пришел извиняться — извиняйся. Конечно, тебе стыдно. Конечно, ты виноват. Скажи это вслух и скатертью дорожка!

Барышня и так дрожит от страха.

Ну, зачем ты приперся-то? Говори уже!

Ох, если бы он знал…

Бабушка всегда называла девиц барышнями. Только с тех пор как Кирилл закончил школу, в его жизни барышень не встречалось. Были подружки. Были бизнесвумен. Были соплячки, возомнившие себя женщинами-вамп.

Барышень — не было.

— Так что, шарф принесли?

От страха и растерянности Алена запиналась, но смотрела вызывающе.

— Нет, не принес, — пробормотал Кирилл. — Я просто… извиниться пришел. Мне очень неловко.

Еще бы ему было ловко! Эта рыжая стоит тут, молотками размахивает, а он забыл, что подготовил целую извинительную речь, и только бормочет себе под нос что-то невнятное.

Коньячку надо было для храбрости, вот что.

В последний раз Кирилл принимал для храбрости в десятом классе, когда ходил с ребятами на местное кладбище девчонок пугать.

— Я не понимаю, — призналась Алена, — вы что, пришли, потому что вам неловко?

— Да. Я вел себя отвратительно. Орал на вас. Извините.

Детский сад, штаны на лямках. Еще упомяни, что никогда так больше не будешь! Мямля!

— Извиняю, — сказала Алена.

— Пожалуйста, уберите молоток, а? — вдруг попросил Кирилл. — И ножик тоже. Если вас не затруднит.

Она покосилась на оружие с удивлением, будто не узнавая.

— Конечно. Это я приготовила… не для вас, в общем. Проходите. Кофе будете?

— Буду.

Я пропала, подумала Алена. Сейчас нагрянут амбалы, а в кухне пьет кофе неизвестный мужик с синими глазами. То есть, известный, конечно, но она-то о нем ни черта не знает. Кроме того, что он громогласный и с припадками.

Несчастные бандиты!

Может, предупредить их?

Еще бы неплохо скорую вызвать. Лучше поздно, чем никогда. В голове, похоже, навеки обосновался театр абсурда.

— Как вас зовут? — затормозив в коридоре, обернулся к ней Кирилл.

— А… Алена.

— Очень приятно. Меня — Кирилл.

— Я знаю, — застеснялась она.

Дура! Идиотка! Возьми себя в руки! Тебе не пятнадцать лет и ты не на первом свидании! Это вообще не свидание!

«А что же?!» — оскорбленно удивился кто-то в ее голове.

Отвечать было нечего.

— Садитесь, пожалуйста. Вам кофе черный или со сливками? Вон сахар. Вот печенья. Меня, к сожалению, сегодня не было дома, и ничего приготовить я не успела, но…

О Боже! Что она несет?!

Лучше бы она прикусила себе язык от страха, еще тогда, при амбалах!

Кирилл во все глаза таращился на нее, позабыв, что надо дышать.

Сколько ей лет? Перед ним была школьница, жутко смущенная, с пунцовыми щечками и ускользающим взглядом, будто впервые в жизни забыла выучить урок.

Нет. Она — не школьница, мысленно возразил он самому себе очень сердитым тоном. У нее — муж. Хоть вор, негодяй и бабник, и в данный момент уезжает из города навсегда, но — муж.

Значит, когда-то — ему хотелось думать, что очень давно, — они с Аленой — что за дивное имя! — встретились и поженились. Поженились, ясно тебе, болван?

Оставалось надеяться, что свадьба у них была без бубенцов и путешествия на край света.

Это не твое дело, подвел итог Кирилл. И спросил все-таки, разглядывая узор на шторах:

— Вы знали, где ваш муж?

— Что?!

— Вы знали?

— Нет. А что, вы нашли его?

Кажется, она обрадовалась. Сейчас попросит свидания.

— Нашли. Я пришел, потому что он все рассказал и стало известно, что вы в его махинациях не участвовали…

Алена с тяжелым, бабьим стоном опустилась на стул.

— Ка-каких махинациях? Что он натворил?

Хм… Как будто о сыне-проказнике, который снова запулил мячом в соседское окно. Кирилл напомнил себе еще раз, что все это — не его ума дело. Он пришел извиняться.