– Что ты делаешь, о царица? – в страхе произнес я.

– Ты спрашиваешь, что я делаю? Я сужу преступников и предателей, творю правосудие, Олимпий. И заодно узнаю, в каком обличье приходит смерть. Этим рабам я дала шесть разных видов яда и внимательно наблюдала за тем, как они действуют и что с ними происходило. Вот этот, – она кивнула на нубийца, – обезумел и стал бредить о своих родных пустынях и о матери. Он решил, что снова стал маленьким мальчиком – несчастный глупец! – и стал просить мать прижать его посильнее к груди и укрыть от тьмы, которая на него надвигалась. А этот грек стал кричать да так с криком и умер. А вот этот рыдал и до последнего дыхания молил о пощаде, просил сжалиться над ним. Он умер, как трус. А этот египтянин – вон тот, который еще стонет – принял яд первым, причем, как мне говорили, самый сильный из ядов. Но этот раб так дорожит своей жизнью, что никак не расстанется с ней. Смотри, он еще пытается извергнуть из себя яд. Я дважды подавала ему чашу, а он все никак не напьется. Сколько же нужно, чтобы его убить? Несчастный глупец, разве ты не знаешь, что лишь в смерти можно найти покой? Перестань цепляться за жизнь, войди в царство покоя, – и как только она произнесла эти слова, несчастный вскрикнул и испустил дух.

– Ну вот! – воскликнула Клеопатра. – Наконец-то с этим фарсом покончено. Убрать этих рабов, которых я силой провела через разные ворота счастья! – Она хлопнула в ладоши. Когда тела унесли, она велела мне подойти ближе и сказала: – Олимпий, что бы ни предвещали твои звезды, я знаю, что конец уже не за горами. Октавиан победит, и нам с Антонием не жить, мы обречены. Однако, прежде чем будет сыграна эта земная драма, я должна найти способ уйти из жизни так, как подобает царице. Мне надо подготовиться. Вот для чего я устроила этот суд над злосчастными слугами. Я хочу своими глазами видеть действие этих ядов, агонию смерти, которая в скором времени ждет меня. Ни один из этих ядов мне не понравился: некоторые выворачивают душу жестокой болью, некоторые действуют слишком медленно. Но ты искусен в приготовлении смертельных зелий. Ты изготовишь для меня яд, который отнимет мою жизнь мгновенно и безболезненно.

И когда я услышал это, мое стиснутое горем сердце наполнилось ликованием, ибо я понял, что эта обреченная женщина падет от моей руки и что я свершу божественное правосудие.

– Слова, достойные царицы, о Клеопатра! – сказал я. – Смерть излечит твои недуги. Я приготовлю вино, ты выпьешь его, и Смерть тотчас же примет тебя в свои объятия, точно добрый друг, и увлечет в ласковое море сна, от которого ты в этом мире уже не проснешься. О царица, не страшись смерти! Смерть – это твоя надежда. Не страшись строгого суда богов, ибо я уверен, что твое сердце чисто и безгрешно!

Она содрогнулась.

– А если сердце не вполне чисто и не совсем безгрешно, скажи, о таинственный вещун, что ждет меня тогда? Нет, богов я не боюсь! Ибо, если боги Аменти мужчины, я и там буду царствовать. Однажды быв царицей в жизни, я всегда останусь царицей, даже после смерти.

Едва она произнесла эти слова, со стороны дворцовых ворот послышались громкий шум и радостные крики.

– Что там? – воскликнула она, вскакивая с ложа.

– Антоний! Антоний! – ширился крик. – Антоний победил!

Она стремительно развернулась и бросилась бежать так быстро, что ветер подхватил ее длинные волосы. Я медленно последовал за ней через большой зал и дворцовый сад к воротам. Там я увидел Антония, который в сверкающих римских доспехах проехал сквозь них, сияя торжествующей улыбкой. Увидев Клеопатру, он спрыгнул с лошади и как был, в боевом снаряжении, прижал к себе.

– Что? Рассказывай скорее! – воскликнула она. – Октавиан разбит?

– Нет, не совсем разбит, моя царица, но мы отбили его конницу и оттеснили к самому лагерю. Но какое начало, таким будет и конец. Не зря же говорят: «Куда голова, туда и хвост». Но это еще не все. Я послал Октавиану вызов на поединок, и если он примет его и встретится со мной один на один с оружием в руках, мир скоро узнает, кто сильнее – Антоний или Октавиан.

Его слова вызвали восторг, но среди криков ликования мы услышали:

– Посланец от Октавиана!

Гонец вошел, низко поклонившись, вручил Антонию послание и отступил. Клеопатра выхватила письмо из рук Антония, сорвала шелковую ленточку и прочитала вслух:

«Октавиан приветствует Антония.

Вот ответ на твой вызов: неужели Антоний не смог придумать лучшей смерти, чем от меча Октавиана? Прощай!»

Радостные крики смолкли.

Наступил вечер. Антоний стал пировать с друзьями, скорбевшими вместе с ним сегодня о его поражениях, чтобы завтра предать. Незадолго до полуночи он отправился к собравшимся перед дворцом военачальникам своих легионов, конницы и флота. Среди них был и я.

Когда они окружили его, он, сняв шлем и озаренный светом луны, обратился к ним с торжественной речью:

– Друзья, соратники, братья по оружию! Вы, оставшиеся верными мне, кого я столько раз приводил к победе, к вам обращаюсь я. Выслушайте того, кто завтра, быть может, ляжет в немую землю, лишенный всего и покрытый позором. Вот наш план: более мы не будем в нерешительности плыть по течению войны! Мы нырнем с головой, кинемся в волны и либо добудем венец победителя, либо, если судьба так распорядится, утонем. Будьте верны мне и своей чести, и вам будет чем гордиться: все вы займете места по правую руку от меня в римском Капитолии и все будут завидовать вам! Если подведете меня сейчас и измените мне, – все, за что воевал Антоний, погибнет. Погибнете и вы! Завтра нам предстоит жестокая битва, прольется море крови, но сколько раз мы встречались с более опасным противником и побеждали! Сколько раз мы разметали вражеские армии, как ветер пески в пустыне, ни один враг не мог противостоять нам и, прежде чем заходило солнце, делили богатство, отнятое у побежденных царей! Чего же нам бояться теперь? Наши союзники покинули нас, но ведь наша армия все равно не слабее октавиановой! Будьте мужественны, бейтесь так же доблестно, и я даю вам слово императора, что завтра вечером я украшу Канопские ворота головами Октавиана и его военачальников!

Да, ликуйте! Ликуйте! Как я люблю эту воинственную музыку, словно льющуюся из сердец, преданных Антонию, она не сравнится со звуками фанфар, которым все равно, кого прославлять, Антония ли, Октавиана ли. Да-да, эта музыка самих сердец тех, кто любит меня! И все же – теперь я стану говорить тихо, как мы говорим над могилой близкого человека – и все же, если Удаче будет угодно отвернуться от меня, и если воин Антоний не сможет победить напавших на него и умрет смертью воина, и вы станете оплакивать того, кто всегда был вашим другом, вот мое завещание, которое мне приходится оглашать без должных церемоний здесь, в нашем лагере. Вы знаете, где хранятся мои сокровища. Возьмите их, мои самые преданные друзья, и в память об Антонии разделите между собой по справедливости. Потом идите к Октавиану и скажите ему так: «Антоний мертвый приветствует Октавиана живого и во имя прежней дружбы и в память о тех боях, в которых вы сражались рядом, и о тех опасностях, через которые вы прошли вместе, просит проявить снисхождение к тем, кто остался ему верен и пришел к нему, и оставить им подаренное».