Сегодня утром... черт, неужели сегодня? а кажется, что сто лет назад — так вот, Алек Ллуэллин отвез меня в аэропорт Хитроу на моем же «фиаско»; зверь, а не машина. Этот враль попросил одолжить ее, пока меня не будет. Готовясь к рейсу, я по самые брови нагрузился бухлом и транквилизаторами. Летать я боюсь. Приземляться тоже. Говорили мы мало. Он должен мне денег... встали в хвост длинной очереди в кассу. Втайне я надеялся, что свободных мест не будет. Но места были, компьютер-щелкунчик выбил мне посадочный талон.

— Только поторопитесь, — добавила кассирша. Алек трусцой проводил меня до паспортного контроля, взъерошил мне шевелюру и подтолкнул к окошку. — Эй, Джон! — позвал он, когда я был уже на той стороне. — Эй, торчок!

Рядом с ним стоял какой-то старик и махал непонятно кому.

— Чего?

— Подойди сюда, — поманил меня Алек. Я подошел.

— Чего?

— Селина... она спит с кем-то еще. Часто и помногу.

— Ах ты, старый враль.

Кажется, я даже попытался съездить ему по роже. Алек вечно в своем стиле.

— Я думал, будет лучше, если ты узнаешь, — изобразил он обиду. Потом улыбнулся. — Раком, боком, она сверху. По-всякому,

— Да ну? И с кем бы это? Все ты врешь... Но с кем?!

Он так и не сказал, с кем. По его словам, это продолжается уже давно, причем с человеком, которого я хорошо знаю.

— Ах ты!.. — повторил я и в спешке ретировался.

Вот. Как-то не похоже, чтобы мне полегчало. Ни капельки. Попробовать, что ли, поспать. Лондон уже просыпается. В том числе Селина. В области затылка у меня снова возникает далекое шипение или свист, или гул, неспешно меняя тональность, выше и выше.

Иногда я просыпаюсь по утрам с таким ощущением, словно выполз из-под асфальтоукладчика.

Вам знакомы стоические аспекты ударного пьянства, беспробудного пьянства? Ударничество и беспробудность? Зато потом отнюдь не в ударе. Господи, я же не хотел ничего дурного. Только немного поразвлечься.

Шум в ушах — надежнее и, главное, дешевле любого будильника — разбудил меня в девять ноль-ноль. На высокой раздраженной ноте, словно битый час не может добудиться. Пересохшим языком я осторожно обследовал северо-западный квадрат. Без особых изменений, разве что побольнее. Горло сообщало, что первая же сигарета запалит бикфордов шнур к арсеналу в недрах грудной клетки. Похлопав себя по карманам, я все равно закурил.

Через десять минут я выполз из гальюна на четвереньках — бледный и совершенно искренне раскаивающийся крокодил. Господи, ну зачем я пил всю эту гадость. Перекатившись на спину, я ослабил галстук и стал расстегивать рубашку — и тут зазвонил телефон.

— Джон? Это Лорн Гайленд.

— Лорн! — выдавил я. Ну и мерзкий хрип. — Как дела?

— Отлично, Джон, — сказал он. — Лучше некуда. А у тебя?

— Замечательно, просто замечательно.

— Это хорошо, Джон... Джон?

— Да, Лорн.

— Джон, меня кое-что беспокоит.

— И что бы это могло быть, Лорн?

— Джон, я еще не старик.

— Я в курсе, Лорн.

— Я в превосходной форме. Просто как никогда.

— Рад за тебя.

— Поэтому, Джон, мне не нравится, когда ты говоришь, что я старик.

— Лорн, я этого не говорил.

— Ладно, не говоришь. Но намекаешь, а это, это... примерно одно и то же. Так, по-моему. Еще ты намекаешь, что я не очень активен сексуально и не могу удовлетворить моих женщин. Джон, это совершенно не так.

— Лорн, я и не сомневаюсь, что это не так.

— Тогда зачем на это намекать? Джон, я думаю, нам надо встретиться и все обсудить. Это не телефонный разговор.

— Согласен. Когда?

— Джон, мой график расписан по минутам.

— Допустим.

— Не могу же я все бросить и, и... бежать встречаться с тобой.

— Конечно, нет, Лорн.

— Джон, я очень занятой человек. Занятой и активный. Гиперактивный. В шесть утра я уже в спортклубе. Потом кувыркаюсь на татами с моим тренером по дзюдо. Во второй половине дня качаю железо. А дома уже гольф, теннис, водные лыжи, акваланг, бадминтон, поло. Знаешь, Джон, иногда я просто выбегаю на пляж и ношусь вдоль берега, как ребенок. А мои девочки, цыпы у меня дома, когда я опаздываю, они отчитывают меня, словно маленького мальчика. Потом полночи безумной любви. Вчера вот...

И так далее — честное слово, битых полтора часа. С какого-то момента я перестал отвечать. Эффекта, однако, никакого. Пришлось сидеть пень пнем, смолить сигарету за сигаретой и стоически сносить мучение.

Когда все кончилось, я хлебнул скотча, бумажным платком смахнул слезу и позвонил дежурному. Попросил кофе. Надо же иногда и пожалеть себя.

— С чем кофе? — В ответе звучало явное подозрение. На что я сказал: с молоком и сахаром. И поинтересовался:

— Кофейник большой?

— На две чашки.