— Не верьте этому, просто они перенесли поле своих действий в другую местность вот и все, и вот чем объясняется то, что о них здесь не стало слышно.

— Да, именно так! — подтвердил дон Порфирио.

— А вы, сашем, не боитесь платеадос?

— Простите меня, сеньора, если я вам скажу, что эти люди — трусливые псы, и команчи разогнали бы их плетьми, если бы только они посмели затронуть их, — ответил Твердая Рука.

Донья Энкарнасьон, не желая продолжать этого разговора, перевела его на другую, менее серьезную и более приятную тему.

Между тем слуги и пеоны, окончившие свой завтрак, успели уже встать из-за стола и собирались вернуться к своим обязанностям и занятиям, когда Пепе Ортис, вышедший из столовой несколько времени тому назад, вернулся в сопровождении Лукаса Мендеса. Оба они подошли к своему господину, причем последний остался стоять немного поодаль.

— Сеньор mi amo! — произнес почтительно Пепе Ортис. — Лукас Мендес вернулся, он здесь.

— А, — сказал молодой человек, сдвинув брови, — пусть явится сюда, я хочу его видеть.

— Я здесь, ваша милость! — сказал старик, подходя ближе и выступая из-за спины Пепе.

Дон Торрибио отодвинул немного свой стул от стола и, повернув его на задних ножках, очутился лицом к лицу со своим слугой, тогда как Пепе Ортис отступил на шаг назад.

— А, наконец-то, вы вернулись! — строго сказал молодой человек.

Все остановились и стали прислушиваться, понимая, что тут должно произойти нечто важное.

— По какому случаю вы осмелились отлучиться с асиенды вчера около четырех часов вечера?

— Я не видел в этом ничего дурного, ваша милость, и не думал, что вы будете этим недовольны!

— Где же вы провели эту ночь? И почему вернулись только сейчас? — продолжал молодой человек ледяным тоном.

— Я заехал слишком далеко, ваша милость, и когда хотел вернуться, то было уже поздно: ворота асиенды были заперты.

— А-а! — иронически протянул дон Торрибио. — Так что вы ночевали под открытым небом?

— Да, ваша милость.

— Но, вероятно, очень далеко отсюда?

— Нет, всего в какой-нибудь четверти мили отсюда.

— Но, в таком случае, почему же вы не вернулись, как только отперли ворота асиенды?

Лукас Мендес стоял, опустив голову, и молчал.

— Я вас спрашиваю, почему вы не вернулись раньше?

— Я ничего не имею ответить вашей милости, вы допрашиваете меня, как будто вы не доверяете мне; я не привык к такому обращению с вашей стороны.

— Не пытайтесь изменять наши роли! — строго остановил его молодой человек. — Я слышать не хочу ваших сетований! Я желаю знать, зачем вы отлучались, и что вы делали во все время вашего продолжительного отсутствия?

— Ничего не могу сказать вашей милости, я занимался моими личными делами, касающимися только одного меня.

— Смотрите, Лукас Мендес, это не ответ честного и преданного слуги. Какие же это у вас тайные дела, о которых я хочу знать, я должен знать?! — с ударение произнес дон Торрибио.

— Я ничего не могу сказать вам! — отвечал старик в видимом смущении, низко склонив голову и стараясь ни на кого не глядеть.

— Вы согласитесь, однако, что все это весьма подозрительно, и что я никоим образом не могу удовольствоваться подобными ответами.

Лукас Мендес молчал.

— У доброго слуги не может быть никаких тайных дел, о которых нельзя ничего сказать своему господину; я требую вполне ясного и точного ответа.

— Ваша милость жестоко поступает со мной, я этого не заслужил, я ничего дурного не сделал.

— Кто мне поручится за это?

— Все мое прежнее поведение.

— Добрый конь и о четырех ногах, да и тот спотыкается! — насмешливо заметил дон Порфирио.

— Вы слышите, — сказал молодой человек, обращаясь к своему слуге, — в последний раз спрашиваю вас, хотите вы мне отвечать или нет?

— Я в вашей власти, делайте со мной, что хотите, но только я, право, ни в чем не виноват перед вами.

— Нет, довольно! Вы уж слишком долго злоупотребляете моим терпением! — воскликнул дон Торрибио, дав волю своему гневу. — Я хочу держать подле себя лишь таких слуг, каждый шаг которых мне может быть известен, и, поведение которых было бы открыто передо мной, а не шпионов и соглядатаев, — таких я гоню от себя.

— О, ваша милость!

— Довольно! Ни слова более! Вы уже не слуга мне, соберите ваши пожитки и чтобы через десять минут вас больше не было на асиенде. Идите! Возьмите это, и чтобы я больше не видел и не слышал о вас!